Я же после завтрака, поблагодарив дядюшку Томаса, отправилась прямиком к бабушке, которая вчера сказала, что я обязательно должна зайти и рассказать ей о результатах встречи с его величеством. Я, правда, предполагала, что у неё есть и иные источники информации, но пренебрегать бабушкиной просьбой сочла невежливым.
На этот раз я вошла через главные ворота, приветливо поздоровавшись с привратником и охраной, и в сопровождении выпорхнувшего на крыльцо Хилларда прошла в гостиную. Сумочку я взяла с собой, а вот пакет с пирожками оставила в холле. Ещё не войдя в комнату, я услышала голоса и поняла, что бабушка не одна. Вопросительно взглянула на дворецкого, но тот никак не отреагировал и, распахнув дверь, торжественно объявил:
– Меди Моника Мэнсфилд к леди Синтии.
Я вошла в светлую, очень стильную и невероятно красивую гостиную и застыла у дверей, отчаянно жалея, что не могу развернуться и выйти.
– Моника, какая неожиданная радость, – навстречу мне из кресла поднялся невысокий изящный мужчина, в котором, несмотря на его хрупкость, чувствовалась недюжинная сила. Есть такой тип мужчин: не меч, но смертельно опасный узкий кинжал.
– Здравствуй, папа, – вздохнув, произнесла я и с упрёком взглянула на виновато пожавшую плечами бабушку, – я тоже очень рада тебя видеть.
– Но почему я узнаю о твоём приезде вот так, внезапно? – лорд Мэнсфилд изобразил на лице удивление пополам с обидой, но его глаза при этом холодно и цепко ощупывали меня с ног до головы, словно проверяя, не обнаружатся ли на мне какие-нибудь внезапно возникшие дефекты.
– Я не была уверена, что после нашего последнего разговора по-прежнему могу считать, что мне рады в родительском доме, – сдержанно ответила я, поборов въевшуюся годами привычку постоянно оправдываться, от которой я с таким трудом избавилась за годы, проведённые в пансионе.
– Ну что ты такое говоришь! – папа изобразил улыбку, которая, как и всегда, не очень хорошо сочеталась с равнодушным взглядом тёмных глаз. – Двери нашего с мамой дома, разумеется, для тебя открыты.
Меня всегда восхищало умение отца не сказав ничего, дать понять очень многое: например, сейчас мне недвусмысленно намекнули на то, что это их с матерью дом, а не наш общий, то есть меня по-прежнему не воспринимают как полноценного члена семьи. В общем-то, нельзя сказать, что это сильно меня удивило: к чему-то такому я была готова.
– Жаль, что ты, видимо, так и не избавилась от этого нелепого стремления к самостоятельности. Я разочарован, Моника! – папа недовольно покачал головой и отвернулся.
– Тогда к чему весь этот спектакль? – я держалась, потому что понимала: этот разговор неизбежен, его нужно просто перетерпеть, вот и всё. – Ты разочарован, я не изменила своих принципов и своего решения, так к чему всё это?
– Между прочим, лорд Джастин по-прежнему чрезвычайно расположен к тебе, хотя ты и не заслуживаешь доброго отношения, – поджав губы, произнёс отец, когда молчание к гостиной стало почти неприличным. – И я готов… закрыть глаза на некоторые твои странности, если ты признаешь свою ошибку, станешь младшей фрейлиной и примешь его предложение.
– Ты полагаешь, что за четыре года мои вкусы настолько изменились, что мне внезапно стали нравиться мужчины с сомнительной репутацией?
– Нет, я полагал, что за четыре года ты поумнела и поняла, что я лучше знаю, что для тебя правильно и хорошо! – лицо отца окончательно превратилось в маску, лишь презрительно кривящиеся губы показывали, что он вне себя.
– Когда мы виделись в последний раз, – тоже сдерживаясь из последних сил, процедила я, – ты сказал, что я позорю семью и что никогда ничего не добьюсь.
– Полагаю, всё так и есть, – ответил отец, не глядя на меня, – иначе ты не ютилась бы в каморке на каком-то богами забытом постоялом дворе!
– Просто мой кабинет во дворце ещё не обставлен, – я таки сбилась на оправдания и тут же жутко на себя за это рассердилась.
– Раньше ты хотя бы не опускалась до откровенной лжи, – отец с отвращением посмотрел на меня и, коротко поклонившись бабушке, вышел из гостиной.
Я стояла и смотрела в пол, стараясь удержать слёзы обиды, и не показать, что отцовское презрение и нелюбовь ранят меня гораздо сильнее, чем мне хотелось бы.
Внезапно на моё плечо легла тонкая рука, унизанная кольцами, и негромкий голос окутал мягкостью и теплом:
– Ничего, Моника, он всё равно любит тебя, хотя и очень… по-своему, и, поверь, Фредерик действительно уверен, что лучше всех знает, что нужно тебе для благополучной жизни.
– Любит? – я фыркнула и тыльной стороной ладони вытерла всё-таки выступившие слёзы. – Наверное, это самая своеобразная любовь в мире. Мне всегда казалось, что любимого человека надо поддерживать, а не втаптывать в грязь при малейшей возможности.