Огромный барак отапливался двумя железными печками, сделанными из бочек из-под солярки. Воздух в бараках не прогревался и на нарах всегда было холодно. Зимой стены изнутри были покрыты толстым слоем инея.
Шла первая военная зима. На лагере это сразу сказалось: снабжение сократилось предельно. Питание стало еще более скудным. Обеспечение одеждой и обувью почти прекратилось. Не было валенок. На лагерных промкомбинатах и "инвалидках" плели из веревок лапти. Бурки из старых, сактированных телогреек на шинном ходу стали предметом роскоши. Пытались тесать из лиственницы деревянные башмаки.
План золотодобычи резко возрос, а режим в лагерях резко ужесточился. Голодные истощенные люди умирали от общего переохлаждения организма, так называемой, гипогликемической комы. Умирали от дистрофии, авитаминозов, пневмоний, дизентерии.
Своей бани второй лагпункт не имел. Холод в бараках заставлял спать не раздеваясь: в обуви, в бушлатах и шапках. Поголовная вшивость являла собой настоящее бедствие и отражалась не в последнюю очередь на производительности труда. Нередко на утреннем разводе кого-нибудь недосчитывались и находили потом на нарах уже окоченевший труп.
На этот лагпункт фельдшером послали меня. То была моя первая самостоятельная медицинская работа. К середине зимы у нас сменился начальник лагеря. И все мы это сразу почувствовали. Новый начальник, старший лейтенант Абрикосов был вездесущ. Распоясавшаяся лагобслуга насторожилась и притихла. Начались замены.
Старший лейтенант Абрикосов был человеком сдержанным, немногословным, толковым и, я бы сказал, человечным, насколько это было возможным в тех условиях. Он был весьма не похож на представителей лагерной администрации, каких мне до этого довелось видеть.
Он жил на центральной усадьбе прииска, но с раннего утра, до развода и до позднего вечера находил для себя работу в зоне лагпункта. Он усилил контроль за лагерной кухней, увеличил число дрововозов, снабжавших лагерь дровами, удвоил число людей на ремонте одежды и обуви. Установил контакт с медпунктом и сам заявил, что истощенным и слабым в сильные морозы надо давать освобождение от работы. А такая установка начальника лагеря - явление из ряда вон выходящее, неправдоподобное.
В лагере говорили, что наш начальник родной брат известного киноактера Андрея Абрикосова. Все мы, бывшие кинозрители легко могли убедиться в удивительном сходстве этих двух Абрикосовых.
Наш новый начальник был столь атипичным явлением в лагерной службе, что мы за него очень боялись и по всему опыту и укладу понимали, что такой человек здесь случаен и долго оставаться на этой работе не может.
Была середина зимы. Морозы стояли лютые. Я уже говорил о поголовной вшивости, явлении тягостном и грозном. Надо было принимать какие-то срочные меры. И наш начальник занялся этим лично. Он раздобыл где-то походный воинский фургон-дезокамеру и доставил ее на лагпункт. Дезокамера жаро-формалиновая отапливалась дровами, хотя рассчитана была на уголь. Формалина же в ближайшей округе не сыскалось.
Было решено начать обработку побарачно и побригадно. Были мобилизованы все способные стричь под машинку и брить. Сколь тщательно бреют, Абрикосов проверял сам. Требовал, чтобы кроме ресниц и бровей ни одного волоса на теле не оставалось.
Мы установили дезокамеру между бараками и стали топить. Когда приборы, если им верить, показали нужные характеристики, мы заложили первую партию одежды и засекли время. Вынутые после прожарки вещи оказались сырыми, а насекомые - невредимыми. Операция "Вошь" была рассчитана таким образом, чтобы к утру закончить обработку нескольких бригад дневной смены. Поэтому дезинсекция проводилась с вечера.
Мы раскочегарили топку до возможного предела и прожарку повторили. Ничего не изменилось - насекомые оставались живыми, а одежда сырой. Положение становилось критическим. Вывести на участок работяг во влажной одежде в сорокапятиградусный мороз - значило их погубить. Это каждому было понятно. Все наши усилия и ухищрения не давали нужного результата. Абрикосов трудился вместе с нами. Я имею в виду себя, как представителя санчасти и дневальных бараков, мобилизованных на это мероприятие.
Была полночь - разводящий менял караульных на вышках. - Ну, что будем делать? - спросил меня Абрикосов, теряя терпение. Я возился с очередной кучей одежды, только что вынутой из дезокамеры. Я расстелил на снегу телогрейку после прожарки и рассматривал швы, наклонившись над ней. Вдруг я заметил как на угольно-черном фоне влажной одежды появилось сразу два-три белых округлых пятнышка. Потом еще и еще. Они "зажигались" как звезды на небе. Я наклонился ниже. Никаких сомнений, то были вши. Они размораживались и вздувались. Живая серая вошь, замерзая меняла окраску - делалась белой. Я стоял пораженный этим открытием.
- Что ты молчишь? - переспросил Абрикосов.
- Я, кажется, нашел, - сказал я не совсем уверенно, - нашел, что делать со вшами. Я взял из кучи темную рубашку, вывернул ее наизнанку и положил на снег. Через две-три минуты вдоль швов стали "зажигаться" белые звездочки. Абрикосов выхватил у меня из рук рубаху и поднес ее к лампочке, висевшей над топкой. Я последовал за ним.
- Лопаются родимые! - сказал он взволнованно. - Найди ветку стланика.
Возле топки на снегу я без труда нашел веточку кедрача и подал ее начальнику. Абрикосов провел ею несколько раз по рубахе.
- Осыпаются, как осенние листья, - засмеялся начальник. Я услышал живой, радостный смех. Я не верил своим ушам. Я был убежден, что Абрикосов не способен смеяться, не умеет. Он повернулся ко мне, хлопнул по плечу и сказал:
- Ах ты, мой дорогой! Давай расстилать на снегу. И к чертовой матери дезокамеру.
Дело быстро пошло на лад.
- Куришь? - спросил меня Абрикосов.
- Курю, - ответил я.
Он вынул из кармана пачку махорки, отсыпал на несколько цигарок в спичечный коробок, а пачку отдал мне. Затем вызвал с вахты дежурного надзирателя, объяснил ему задачу, смысл ее и добавил:
-Подменишь нас с доктором. А мы до развода поспим. Это он польстил мне, называя доктором. И надзирателю показал свое ко мне отношение. К семи часам утра, как всегда, Абрикосов был на разводе. Увидев мой белый халат из-под телогрейки, он подошел.
- Ну, звездочет, - сказал он, - как думаешь, пока не отпустят морозы, мы их перебьем? А?!
- Есть надежда, - сказал я.
СЕРЫЕ БУДНИ
Врач Данила Дементьевич Буга вернулся в медпункт с вахты, куда его только что вызывали. Я в это время на плоском речном голыше точил для шприцов иглы - величайшую ценность и дефицит в наших условиях.
- Бросай это дело, - сказал Буга, - беги на участок на поднятие трупа в бригаду Чудинова. Опять кого-то шлепнул конвой. Ну, чего застыл? Давай быстро!
Я схватил фанерный чемоданчик с красным крестом на крышке и выскочил за зону. Стояло сухое знойное лето. На бледном северном небе не было ни единого облачка. Солнце палило нещадно и трудно было поверить, что этот знойный день, как всегда, обернется холодной ночью. Земля, прикрытая мхом, дерном, кустарником, за короткое колымское лето прогревается не более, чем на штык лопаты. Вечная мерзлота твердо отстаивает свои позиции. И только на оголенных выработках земля прогревается на поверхности, высыхает и трескается.
Дорога на приисковый участок проходила между отвалами пустой породы и промытых песков. Серо-желтая глина, размытая, истертая множеством подошв и гусеницами трактора превратилась в тончайшую едкую пыль, которая под ногами взрывалась пылевыми столбиками, лезла в глаза и нос, оседала на зубах. Только там, где дорога проходила по краю отвала, пыль уступала место щебенке и тогда нога опиралась на твердую почву.
Я шел быстрым шагом. До забоя оставалось еще далеко. Липкий пот застилал глаза. Портянка сбилась в ботинке и терла ногу. Но надо было спешить и я терпел. Из-за дальнего террикона показались две одинокие фигурки, шедшие на значительном расстоянии одна от другой. Первым встречным оказался малорослый тощий парнишка, тяжело переставлявший большие рваные без шнурков ботинки, одетые на босые ноги. Руками он придерживал то ли штаны, то ли живот под рубахой. Изможденное и серое от пыли лицо было отрешенным. Поровнявшись, мы оба остановились.