- Ты куда? - спросил я его. - В столовую, - сказал он. -В какую столовую? - удивился я, отлично понимая, что в этот час там делать нечего. Он показал подбородком в сторону лагеря.
- Ты из какой бригады?
- Из Чудинова, - вымолвил он пересохшим ртом.
- Кого там у вас застрелили? - спросил я его.
- Меня, - сказал он, отводя глаза в сторону. Я был послан на поднятие трупа, и шутка эта мне не показалась удачной.
- Первый раз вижу шагающего покойника, - сказал я.
- Я не покойник, я не помер... Он молча приподнял серую бязевую рубаху и справа на животе я увидел яркое округлое кольцо небольшого размера, из которого выглядывало что-то розовое и блестящее. Ни капли крови ни на коже, ни на одежде я не заметил. И не понял толком, что он мне показывал. Но я раскрыл стерильный пакет и наложил на это место повязку. По наколкам на руках я решил, что это мелкий воришка или какой-нибудь пригородный хулиган, начинающий свой тюремный путь.
- Кто же в тебя стрелял? - спросил я с сомнением.
- А вот идет черт нерусский, - сказал он без злобы, неприязни и страха.
- Куда он ведет тебя?
- На кухню. Обещал накормить от пуза.
На лагерном языке это означало - накормить до отвала, сколько желудок примет. Подошел боец. Тоже худой и мелкий, почти такого же возраста на вид. Монголический тип голого лица скрадывал возраст. Лицо выражало апатию и усталость. Он тоже шел вяло переставляя ноги, винтовку держал за ствол так, что ремень волочился по дорожной пыли.
- Кого застрелили? - спросил я бойца.
Он молча кивнул головой на парнишку, придерживавшего руками живот.
- Куда ведешь его?
- Лагерь. Столовый, - ответил он, глядя себе под ноги.
"Какая-то мистика" - подумал я. Все это казалось мне сплошной нелепостью, принять которую всерьез я не мог. В моем сознании все это не укладывалось. Я шел на поднятие трупа, чтобы в акте зафиксировать факт смерти и, по возможности, причину ее. Я с сомнением оглядел эту пару и устремился к забою, полный тревоги и тягостных видений, которые рисовало мое воображение. На душе было тоскливо и гадко.
С огнестрельными ранениями я еще не встречался непосредственно, не знал их специфики и чувствовал себя очень неуверенно. Совсем недавно вызволенный из забоя, я делал свои первые шаги в лагерной медицине.
Минут через пятнадцать я подошел к бригаде Чудинова. Люди тени кайлили борт забоя, скребли лопатами мокрую, оттаявшую на солнце щебенку катали по шатким трапам неполные тачки. Конвоир сидел на пологом галечном отвале на перевернутом ящике из-под взрывчатки. Бригадир насаживал совковую лопату на черенок.
- Где труп? - спросил я Чудинова.
- Ушел, - кинул он равнодушно, не отрываясь от дела.
- То есть как ушел?
- На своих ногах ушел. Татарин увел его в лагерь.
Видя мое недоумение, Чудинов стал разъяснять:
- Видишь, - сказал он, - пацан попросился пойти за отвал. Боец разрешил. А когда Зуев, ну пацан, повернул за отвал, выстрелил, гад, по нему. И следом еще два раза вверх. Пацан качнулся, но не упал. Пацан не упал! Его развернуло лицом к татарину, он и глядит на него и качается... Конвоиры оба спустились вниз, тихо посовещались и пошли к Зуеву. Он стоит, держится рукой за живот. Подошел и я, задрал евонную рубаху: на животе дырка, а крови не видать. Татарин, понял ты, сник как-то, засуетился, позеленел. Видать, это у него первый. "Своими ногами дойдешь до лагеря?"- спрашивает пацана. "Не знаю"- отвечает. "Пойдем в лагерь, - татарин говорит, - накормлю тебя от пуза на кухне". Пацан потоптался тихо-тихо на месте и... пошел. Шарипов, ну конвоир, сзади... Они тебе не встренулись что ли?!
- Встретились, - сказал я и поспешил в лагерь, не теряя надежды еще догнать их.
Когда запыхавшийся я вошел в медпункт, Буга встретил меня словами:
- Отправил я его на телеге в больницу. Упирался, не хотел ехать, пока не накормят. Конвоир обещал.
Я молчал. Я думал.
- А как же так, - спросил я Бугу, - живот прострелен, а он идет своими ногами... И крови ни капельки.
- Бывает,- сказал военврач. - Пуля так прошла, не задела жизненно важных органов и крупных сосудов. Да и крови у него с гулькин нос. Стреляли в него сзади, в спину. Над тазовой костью есть маленькое входное отверстие. Видел?
- Нет, - сказал я смущенно.
- Что же ты видел?
- На животе что-то такое... Но крови ни капли. Я наложил повязку.
-Это выходное отверстие, - продолжил Буга. - Оно всегда больше входного. Пуля прошила стенку живота, а сальник тут же прикрыл собой отверстие. Его ты и видел.
Я слушал Бугу молча. Я вспомнил себя недавнего, такого же дохлого, как этот Зуев, и ставил на его место. Я стал сворачивать махорочную цигарку. От волнения пальцы не слушались.
- Кури на дворе, - сказал Буга.
Я знал, что он не любит табачного дыма. Буга был немолод. Думаю, уже приближался к пятидесяти. Был высок, плечист, голенаст, румянен. Он не курил, не проявлял интереса к спиртному. Стригся коротко, ежиком. Из-под синей "капитанки" с лакированным козырьком (где он ее раздобыл?!) серебрились седеющие виски. В этой "капитанке" он ходил и летом, и в лютую стужу долгой колымской зимы, изредка прикрывая уши рукой в шерстяной варежке. Не носил зимой валенок, не носил бушлата – ходил в телогреечке и сапогах. Он был предельно скуп на слова, избегал щекотливых тем. Весь свой пятилетний срок по воинской 193-ей статье проработал на медпунктах, в стационар его почему-то не брали или сам не шел. Жили мы с ним в амбулатории за загородкой. Пищу сюда он не приносил никогда. Три раза в день он ходил на лагерную кухню "снимать пробу". Претензий к поварам никогда не высказывал и не взыскивал с них. А кормили они нас страшно. Только с приходом Абрикосова, нового начальника лагеря, в кухне был наведен порядок. Но было это уже после ухода с лагпункта Буги.
Приисковый хирург лагерной больницы, Алексей Степанович Токмаков прооперировал Зуева, сделал ревизию брюшной полости. Месяца полтора продержал в отделении. Потом 3уева перевели в оздоровительный пункт. Парень мог рассчитывать на продление жизни.
Конвоира Шарипова я больше на нашем участке не видел. 3а Зуева ему, конечно, ничего не было. Ну перевели на другой участок или другой прииск. А может быть еще и наградили за "бдительность" и прилежание. Например, на счету конвоира Чернова (весь прииск его знал!) - четыре убитых "при попытке к побегу"... Чернова перевели с повышением в поисковую опергруппу.
Ну, а Шарипов? Что ему даст этот урок? Утвердит в безнаказанности и вылепит зверя? Или пробудит глубокое раскаяние, отвращение к содеянному и моровой язвой будет ныть до конца жизни? Кто знает! Трудно влезть в чужую душу. А хочется...
Страшная штука - абсолютная власть над человеческой жизнью, и мало кому, обретя эту власть, удавалось избежать искушения. "Есть нечто большее, чем власть - презрение к власти" - слова эти сказаны давно одним весьма незаурядным человеком. Но конвоир Шарипов не был знаком с этой мыслью. А если бы и услышал когда, вряд ли понял и оценил ее по достоинству.
ЗОЛОТО
Приисковая аптека находилась в зоне лагеря под одной крышей с амбулаторией. В аптеке работала фармацевт Скоркина, договорница, женщина неопределенного возраста. Подчинялась она начальнику санчасти лагеря, хотя находилась в штате аптекоуправления.
Что-то стряслось у Скоркиной, какие-то обстоятельства вынудили ее срочно покинуть прииск, даже не сдав подотчета. Ходили злые слухи, что блатные получали от нее наркотики, и на этой почве возник конфликт, угрожавший ей расправой.
Несколько дней аптека простояла закрытой на ключ. Начальник санчасти Ирина Алексеевна Попова сама отпирала аптеку, чтобы выдать в больницу и на лагпункты медикаменты первой необходимости. Она быстро поняла, что без специально выделенного медработника аптека оставаться не может. Не хватало врачей. Фельдшерами работали люди случайные, практики, кое-как натасканные. Для аптеки нужен был человек, имеющий хотя бы среднее образование, знакомство с химией, требовалось умение обращаться с такими приборами как дистиллятор, водяная баня, полуаналитические весы, а также - знакомство с приготовлением растворов, фильтрацией, стерилизацией... Следовало иметь в виду, что аптека - это еще и спирт, наркотические средства, сильнодействующие. От работника аптеки требовались честность и аккуратность.