Хотелось бы сказать еще несколько слов о капитане Новикове. После Радченки, этого жлоба и ката, поведение Новикова меня потрясало - спокойствие, сдержанность. Я стал проникаться к нему не только уважением, но и симпатией. А когда он однажды выругался, я растерялся от неожиданности и обиды. Я готов был заплакать. Поминая известную мать, он говорил даже не "твою", а "вашу"... Склонен думать, Новиков появился тогда, когда моя судьба где-то была уже решена, и ему предстояло выполнить лишь кое-какие формальности.
С той поры, каждый раз, когда мне на глаза попадается курица, неизбежно выстраивается ассоциативный ряд: курица - наседка - Цимбал.
АЛЕКСЕЙ СМОРОДКИН
Алеша Смородин был рослый парень, хорошо скроенный. Его русые волосы были волнисты, голубые глаза смотрели открыто, невинно. Душа его была детски чиста, а совесть - белоснежна и накрахмалена.
Недавно, совсем недавно он отметил в кругу своей еще неокрепшей семьи первое свое двадцатипятилетие. Алеша был художником по призванию и образованию. Врожденная застенчивость снедала его, а житейская непрактичность порой вгоняла в тоску и отчаяние. Его юная, не очень готовая к самостоятельной жизни, жена барахталась в горах пеленок, стирать которые, скажем прямо, не было ни малейших условий там, где они обитали.
Алеша, как книжный график, пробавлялся редкими и случайными заказами, а также не брезгал разгрузкой и погрузкой вагонов на станции Москва-товарная, если случалось.
Когда ему предложили художественное оформление школьных тетрадей, он был безгранично счастлив и благодарен судьбе.
Когда же в одну из темных ночей в его дверь постучали и вошли с понятыми, он настолько был потрясен, растерян, изумлен и подавлен, что долго пребывал в шоковом состоянии до начала допросов в тюрьме и еще долго потом.
Следователь с ходу предложил ему разоружиться, а также назвать всех остальных организаторов и участников идеологической диверсии. И намекнул, что только чистосердечное признание может сохранить жизнь.
Идеологическая диверсия выражалась в том, что на школьных тетрадях, где художник изобразил сюжет на тему "У лукоморья дуб зеленый...", в переплетениях корней и трав был, якобы, коварно спрятан портрет Троцкого, ренегата и отступника. Следователь извлек из "дела" школьную тетрадь и ткнул пальцем в место, обведенное красным карандашом.
— Что? - спросил недоумевающий живописец и, и можно сказать, соавтор Александра Сергеевича.
— Борода! - воскликнул торжествующе следователь.
Смородкин приблизил глаза к красному кругу и долго разглядывал.
— Нет бороды! - выдохнул он.
— Есть борода,- сказал следователь и укоризненно покачал головой.
— Чья борода? - спросил недоумевающий книжный график.
— Троцкого! Чья еще! - пояснил следователь.
— А разве у него есть борода? - спросил сомневающийся Смородкин, никогда не видевший Троцкого ни на портретах, ни в жизни.
Следователь растерялся. Это было видно по его озадаченному лицу. Похоже, что и он с внешностью Троцкого не был знаком.
— Здесь я задаю вопросы! - заорал он, багровея от растерянности и досады.
— Но борода - еще не портрет, - возразил, тоже краснея, Смородкин. — Где же усы, рот, глаза, нос, уши, наконец?!
— Тебе не удастся обмануть и запутать следствие твоими авангардистскими штучками-дрючками! - заверил Смородкина следователь. Он вытащил из стопки бумаги, лежавшей на столе, белый лист и положил его перед "идеологическим диверсантом".
— Только чистосердечное признание, - сказал он, - может спасти вас. — И придвинул чернильницу с ручкой.
Мысли же Алеши в этот момент кружились над ворохом мокрых пеленок. С укоризной глядели на него грустные и усталые глаза жены. Отчаяние Смородина было предельным, безысходность - смертельной. Смородин отодвинул от себя лист бумаги.
Вот тогда следователь первый раз ударил Смородкина по уху...
В тюрьме, во время следствия я бросил курить, дабы проверить силу собственной воли. Теперь же, когда второй раз меня вызывали с вещами и я уходил из камеры в неизвестность, все наличие курева, что я держал для соблазна, для искушения, я отдал Алеше. И посоветовал ему не рисовать ничего кроме портретов, чтобы не давать повода к разночтению.
С тех пор, бывая на художественных выставках, ловлю себя на том, что все еще надеюсь встретить под какой-нибудь картиной имя Алексея Смородкина.
КОМИНТЕРН
Иностранных коммунистов в камере было много, человек двадцать: болгары, венгры, немцы, один итальянец.
Двух болгарских коммунистов помню хорошо. Один из них Петр Христович Искров[3], первый секретарь болгарской компартии. Человек средних лет, некогда остриженный под машинку, темные волосы успели отрасти сантиметра на два. Узкое лицо без особых примет было бесстрастным. Когда я пришел в камеру, он уже занимал место на нарах по правую сторону от двери. Это говорило о том, что в камере он давно, успел пройти полный круг под нарами. На такой маршрут уходило месяца полтора-два.
И внешность Искрова, и лицо казались мне тогда весьма заурядными. Он был замкнут и молчалив. Я не помню его разговаривающим подолгу даже с болгарами. У меня не возникало с Искровым сколько-нибудь значительных соприкосновений.
Вторым был Васил Марков[4] - худенький, бледный, со впалой грудью, с лицом почти лишенным растительности. Он был сравнительно молод, ему было немногим более тридцати. Марков был человеком добрым, в общении мягким, приветливым. Его русский язык был далек от совершенства, но мы его понимали, и он - нас.
Коммунист, человек глубокоубежденный в правоте избранного пути, о своей будничной партийной работе в буржуазной Болгарии говорил так, как крестьянин говорит о пахоте или уборке сена. Рассказы его были лишены эффектации и романтики. Человек делал черную, но очень нужную, по его убеждениям, работу. Не единожды попадал Марков в руки охранки. Как-то увидели мы его без рубахи. Тело и руки его покрывали десятки мелких, округлых, разной глубины шрамов с копейку и меньше размером, которые на его теле выглядели тоже довольно буднично. На теле Маркова палачи из тайной полиции гасили сигареты во время допросов. Когда он об этом говорил, тоже без расчета на впечатление, мурашки бегали у нас, новичков по коже.
Кто-то из сокамерников, уже повидавший виды в родных пенатах, сказал ему:
— Слушай, Васил! Ты своему следователю не показывай эти штуки и не объясняй, откуда они. Наши каты тоже артисты хорошие, но про такое я еще не слыхал пока. Обязательно переймут передовой опыт.
Васил понимающе качал головой.
Венгры были приветливы, улыбчивы, но почти ничего не понимали по-русски.
Один венгр, был очень хорош собой: блондин с красивым нежным лицом, правильными чертами. Он обладал чистым, приятным голосом. "Теноре альтино!" - похлопывал его по плечу Баранчини. Тот радостно улыбался. Он всегда напевал что-нибудь негромко. А иногда и чуть громче, для всех нас в часы после ужина, специально отведенные для культурного ликбеза. Для нас это были песни без слов, но нередко от них увлажнялись глаза.
Баранчини — итальянец и коммунист. Рослый увалень с покатыми плечами, круглой головой и круглым лицом - балагур и оптимист.
— Борья! - спрашивал он меня, - Ну как я насабачил на русский язык?
— О, будь здоров! - хвалил я его. Молодчина!
— Будь здоров! - повторял он довольно.
Мне все казалось, что для оптимизма у Баранчини не было достаточных оснований. Оптимизм излучала его молодость.
— Борья! Когда мы строим коммунизмо на весь землья, я жду тебья гости мая Перуджа, - говорил Баранчини растроганно, и брал меня за плечи...
Сколько раз впоследствии я собирался навестить Баранчини в Перудже, но все было как-то недосуг. Каждый раз что-нибудь отвлекало, что-то мешало. И сейчас, пожалуй, даже не вспомню - что именно.
ДАУРСКАЯ ЛИСТВЕННИЦА
3
ИСКРОВ Петр Христович (1890-1938) - член Болгарской компартии с 1914 года, участник революционного движения в Болгарии. С 1926 г. жил в СССР, работал в Коминтерне. Арестован в 1937., расстрелян, посмертно реабилитирован.
4
МАРКОВ Васил Маркович (1903-1937) - член Болгарской компартии с 1924 года, участник Сентябрьского антифашистского восстания в Софии в 1923 г. С 1927г. жил в СССР, работал в болгарской секции Исполкома Коминтерна. Расстрелян, посмертно реабилитирован.