Когда я в последний раз тут была? Пытаюсь припомнить, пока вешаю пальто. В последние годы мы с Сисселой встречались только в городе. Обедали вместе. Ходили в кино и театры. Вместе слонялись по магазинам, активно помогая друг другу советом. Но тут — тут я не бывала целую вечность. То есть, как минимум, года четыре. Не здесь ли и не тогда ли Бильярдный клуб «Будущее» в последний раз встречал Новый год в полном составе?
Как-то с самого начала празднование Нового года дали на откуп Сисселе, в точности как Мидсоммар достался Мод. В первый раз я еще тоже считалась организатором, поскольку тогда мы с Сисселой снимали квартиру на двоих, но фактически праздник принадлежал ей и только ей. Уже с начала декабря она начала составлять таинственные списки, а когда я ближе к концу месяца приглашала ее съездить со мной в Несшё на Рождество, отказалась наотрез. У нее слишком много дел.
— Но ведь сочельник, — уговаривала я. — Ты что же, останешься одна в сочельник?
Она подняла брови:
— Ну и что?
— Разве не скучно?
Она усмехнулась.
— Скучнее, чем в Несшё, что ли? Нет. Этого можно не опасаться. Да и по телику наверняка что-нибудь хорошее покажут.
Я вздохнула. Не пригласить ее было нельзя. Праздновать Рождество мне не хотелось, от одной мысли провести три с половиной дня в обществе Херберта и Ренате сосало под ложечкой. Я звонила им один раз в начале семестра. Херберт взял трубку и пробурчал, что нет, мама не может подойти, она в постели и завтра ее отправляют в дом отдыха, — на самом деле она слегла с тех пор, как я уехала в Стокгольм. Потом в трубке стало тихо, так тихо, что можно было разобрать эхо чужих разговоров на линии. И я не сразу сообразила, что Херберт уже положил трубку. После этого я несколько месяцев боялась звонить, но послала три открытки с классическими видами Стокгольма: ратуша в сентябре, королевский дворец в октябре и площадь Сергельторгет в середине ноября. Ответа я не получила, хотя особо и не ждала. А вот теперь мне предстоит ехать домой и встречать там Рождество. Три с половиной дня молчания перед телевизором.
Я долго стояла в дверях своей комнаты, прежде чем надеть пальто. Я любила ее, мою комнатку, хотя кафель на печке повыщербился, а линолеум на полу вытерся. Но стены тут были оклеены обоями в цветочек, малость пожелтевшими, в эркере стояло белое кресло с подлокотниками, которое я забрала с собой из дома, а у дальней стенки — письменный стол, найденный мной в магазине подержанной мебели и собственноручно выкрашенный в «белый антик». Самая красивая комната в мире. И моя. Только моя.
Тогда мы с Сисселой ухитрились разжиться собственной квартирой при колоссальной нехватке жилья в Стокгольме. Дом шел под снос — но это был дом! Сиссела верещала от восторга, получив уведомление о заключении договора социального найма и раз за разом объясняла мне, что это просто невероятная удача, все равно что выиграть тысячу в лотерею, и чтобы я понимала — даром что не местная, деревня! — до чего это неслыханно, немыслимо и вообще фантастика.
Квартира оказалась маленькой двушкой в обшарпанном седермальмском домишке, без отопления, горячей воды и душа. Туалет метр на метр, сливной бачок под самым потолком, оснащенный цепочкой, деревянное сиденье все в трещинах и облупившаяся краска на стенах. На кухне — древняя дровяная плита, растопить которую нам не удалось. Уже в первый день мы сделали серьезное капиталовложение: купили электроплитку, достаточно мощную, чтобы можно было согреть воды для мытья и чайник поставить. К концу сентября, решив, что зима может оказаться холодной, мы купили себе по электрообогревателю. Они не сильно помогали, и уже к концу ноября мы привыкли спать в двух свитерах и шерстяных носках.
Но все это были мелочи. Мы ликовали — у нас есть дом, мы обожали каждый его ветхий квадратный сантиметр. Сиссела выбрала большую комнату и превратила ее в модернистский будуар, выкрасив стены в красный цвет. Она не желала подержанной мебели и допотопных тряпичных половичков, как у меня. Она хотела простоты и элегантности. Соответственно ее меблировка состояла из матраса, старого телевизора и белого сервировочного столика из «Икеи». Плюс нескольких метров цветастого хлопка от Маримекко.[27]
— Если не хватает денег на самое лучшее, не покупай ничего, — объясняла она.
А на самое лучшее ей денег явно не хватало, хоть она и подрабатывала в сосисочном ларьке на Уденплан каждый вечер, иногда через день. Стипендии хватало на книги и квартиру, а все остальное, до последнего эре, она вкладывала в полное обновление самой себя. За три месяца она успела обзавестись шестью парами трусов такой ослепительной белизны, что я зажмурилась, когда она открыла фирменный пакет из «Твилфит», тремя столь же белоснежными лифчиками, тремя парами черных носков, двумя блузками, джемпером из ламы, джинсами, вечерним платьем в индийском стиле, курткой и часиками классической модели. Однако надевать свои обновки она не стала, они так и висели у нее в комнате на стенке с этикетками и ценниками вплоть до того вторника в середине ноября, когда она отправилась в парикмахерскую и вернулась с модной короткой стрижкой. А утром подпилила ногти, покрыла их бесцветным лаком, нарядилась и возникла в дверях моей комнаты — не девушка, а картинка. По крайней мере, если абстрагироваться от облезлого пластикового пакета в правой руке. Она им взмахнула:
— Пошла говно выкидывать!
Я сидела на кровати, завернувшись в одеяло, и пыталась проснуться.
— Что выкидывать?
— Говно. Которое из дома привезла. Трико, в котором мучилась с четырнадцати лет. Жуткий желтый лифчик. Черную юбку, это позорище. Все говно отправляется на ближайшую помойку!
Если бы я ее так хорошо не знала, то решила бы, что она сейчас расплачется. Глаза блестели. Нижняя губа дрожала. Но Сиссела не плакала. Сиссела была не из тех, кто плачет. Та Сиссела, что стояла теперь передо мной в новых джинсах и темно-синем джемпере поверх белой блузки. Я потуже завернулась в одеяло и встретила ее взгляд.
— Потрясающе выглядишь! Честное слово!
Она внимательно разглядывала меня, выискивая в моем лице намек на двусмысленность и иронию. Спустя несколько секунд расслабилась и улыбнулась.
— Точно?
— Как в аптеке!
Она вдохнула, изготовившись к следующему вопросу:
— На нищую не похожа?
— Да ты что! — заверила я. — Ни капельки.
За завтраком она говорила не умолкая. Держала кружку двумя руками, и слова текли изо рта прямо в чай. Теперь она начнет откладывать на Новый год. Обязательно будет игристое вино и пол-омара на закуску. Это как минимум. Кухонную дверь снять, положить на книги, получится низкий столик, а сидеть на полу на подушках. Вино подавать в белых бумажных стаканчиках, в универе такие всюду, она уже начала их подтибривать — по две-три штуки в день. Ну и что, что не хрусталь, главное — белый цвет и…
Я почтительно кивала. Я уже начала понимать, что у Сисселы в отношениях с вещами куда больше вкуса и осмысленности, чем у меня. Что подтверждалось уже хотя бы тем, что ее приняли одновременно и в Институт искусства и дизайна, и на архитектурный в Королевский технический университет. В том, что она отказалась от того и от другого, было нечто загадочно-импонирующее, но я ни минуты не сомневалась: она знала, что делает, выбрав университет и специализацию по истории искусства. Мне и в голову не приходило, что она могла испугаться. Сиссела пугаться не может. Она неустрашима в принципе.
Сама же я поступила в Институт журналистики и весь осенний семестр каждое утро просыпалась в счастливом трепете предвкушения. Знания усваивались сами собой, ничего трудного, ничего невозможного. К тому же в институте у меня появились друзья. Настоящие друзья. Собственные. Вечерами, забравшись под ватное одеяло и поставив пятки на бутылку с горячей водой, которая всегда имелась у меня в постели, я закрывала глаза и думала о них. Анника. Йоран. Биргитта. Сванте. Оказывается, они неплохо ко мне относятся. Пожалуй, даже лучше, чем кто-либо и когда-либо дома в Несшё. Только ли оттого, что всех нас одинаково переполняло это чувство: мы — будущие журналисты? Или все-таки не обошлось без Бильярдного клуба «Будущее»? Может, и с дружбой, как и с любовью — если у тебя есть друзья, то легче завести новых, точно так же, как если ты кем-то уже любим, тебя полюбят и другие? Не знаю. Я склонялась к этой мысли. Если бы меня любили дома в Несшё, то и другие бы меня полюбили. И если бы у меня уже был друг, то вскоре завелись бы новые. Теперь друзья у меня имелись. Целых семь штук, если быть точной, хоть я и сомневалась немножко, включать ли в их число Мод.