Из моих любимых книг в детстве я вспоминаю, в основном, «Сказки» Шарля Перро с иллюстрациями Гюстава Доре и одну книжку в стиле модерн с рисунками Метиве[187]. Меня приводили в восторг эти картинки, как позже интерьер большого салона «Наутилуса» в романе «Двадцать тысяч лье под водой», они остались для меня символом роскоши, спокойствия и красоты. Как видите, в детстве я был послушным, благонравным и хорошо воспитанным мальчиком на попечительстве немецкой гувернантки, другими словами, абсолютно неприспособленным к жизни.
Я уже писал, какое отвращение в меня вселяла мысль о том, чтобы выйти из этого сада, но это не мешало мне увлекаться детскими балами, карнавалами, очаровательными в провинции того времени. Я мог часами наслаждаться всем блестящим, красочным и веселым. Возвращение рыбацких судов, ведущих лов у Ньюфаундленда, или какого-нибудь трехмачтовика, привозящего гуано для предприятий отца, каким бы волнующим оно ни было, меня интересовало намного меньше. А уж несколько посещений заводов отца произвели на меня ужасающее впечатление. Именно тогда, без сомнения, у меня появился страх перед механизмами и категорическая решимость никогда не работать в конторе, управлении или где-нибудь в таком роде.
От зимнего сада до бельевой…
Дом моего детства был выкрашен очень светлой розовой краской, дорожки покрыты серым гравием, и эти два цвета остались в моей профессии любимыми. Поскольку мама обожала растения, без малейшей заботы о гармонии сделали застекленный эркер на фасаде – зимний сад с металлической решеткой в стиле 1900 года. Спустя годы, переехав в Париж, моей первой заботой было найти дом с зимним садом.
Входная дверь вела в вестибюль и к подножию широкой лестницы. Все стены были покрыты панелями под сосну с бамбуковыми рамками. Над дверями красовалось подобие крыш пагоды из бамбука и соломы. Большие живописные панно, имитация японских гравюр, украшали лестницу с пола до потолка. Копии картин Утамаро[188] и Хокусая[189] были моей Сикстинской капеллой. Помню, как часами любовался ими, застенчиво перебирал кончиками пальцев позвякивающие жемчужины на шторах, взгромоздившись на какой-нибудь экзотический табурет, обтянутый кожей с выжженным рисунком. Сколько шишек я набил в детстве, сваливаясь с этих хлипких сидений, изготовленных для чего угодно, кроме сидения на них!
Дом Кристиана Диора в Гранвиле, 1905
От этих длительных созерцаний я сохранил прочное пристрастие к японским ширмам. Любовь к предметам Средневековья не мешает мне продолжать восхищаться этими шелками, вышитыми фантастическими цветами и птицами, и использовать их в наших коллекциях.
Сад у дома Кристиана Диора в Гранвиле, 1907
Гостиная была отделана в стиле Людовика XV, смешанном с модерном, когда подлинное и подделки восхитительно перемежаются. Лаковые шкафы-витрины с позолотой, похожие на те, что нынче можно найти среди конфискованного имущества в магазинчиках около отеля Друо, служили для меня неисчерпаемым источником восхищения. За стеклами теснились маркизы и пастушки, по большей части из саксонского фарфора, в юбках, украшенных розами и кружевами; пестрело венецианское стекло, всегда улавливающее какое-нибудь новое освещение; бонбоньерки всякого рода и, наконец, драгоценные веера! Вазы на камине были переполнены султанами гирениума (я до сих пор люблю эти «плюмажи»[190]) и ветками лунника.
Маленькая гостиная, не столь торжественная, была декорирована в стиле Второй империи (мебель была унаследована от каких-то дедов или прадедов) и обтянута желтыми муаровыми обоями, мне повезло отыскать такие же для моего парижского дома. Что касается рабочего кабинета отца, то он наполнял меня священным ужасом. Он таил в себе часы с воинами, державшими в руках алебарды, они казались мне особенно опасными, а маска африканки всегда была готова меня сожрать. Гравюры с потрясающими усатыми мушкетерами по картинам Ройбе[191] окончательно меня обескураживали. Хотя отец был очень добрым, я всегда входил в эту комнату не без опаски, да и вызывали меня сюда только для того, чтобы выслушать какой-нибудь выговор, но иногда с восхищением посмотреть на таинственный телефон – сенсационную новинку того времени, которая никогда не могла надоесть. Столовая в стиле Генриха II с красными и желтыми витражами меня тоже немного пугала, но в конце концов я ее полюбил. Прежде всего, это была столовая, а я уже тогда был весьма прожорлив; впоследствии я отыскал в ней рисунки из сказок Перро. Львы и химеры встречали меня при подходе к буфетам и серванту, а с одного из витражей мне улыбалась красивая дама в костюме эпохи Возрождения. Однако ослепление домашним интерьером не устояло перед временем. Наступила реакция. Теперь я несправедлив к интерьерам замков Луары и с трудом заставляю себя примириться с самыми прекрасными предметами мебели эпохи Возрождения.
187
Метиве, Люсьен (1863–1932) – французский художник-карикатурист. Имеется в виду его книга «Матье-завистник».
188
Утамаро, Китагава (1753–1806) – японский художник, один из крупнейших мастеров укиё-э, во многом определивший черты японской классической гравюры ее расцвета в конце XVIII века.
189
Хокусай, Кацусика (1760–1849) – великий японский художник укиё-э, иллюстратор, гравер периода Эдо. Работал под множеством псевдонимов. Является одним из самых известных на Западе японских граверов, примечательнейший мастер завершающего периода японской ксилографии.