Вот почему я всегда забочусь, чтобы платья были закончены до малейших деталей: в мире элегантности деталь столь же важна, как и целое. Злополучная деталь может уничтожить весь ансамбль. Я понимаю, что в моде я делал то, что мои друзья в живописи и музыке: Кристиан Берар рисовал лица с горящими глазами, выразив тем самым свою реакцию на кубизм, чей пламенный манифест – новый Коран – наложил запрет на двадцать лет на воспроизведение человеческих фигур. Франсис Пуленк и Анри Core противопоставили педантичным композициям музыку сердца. Пьер Гаксот ответил своей искренней «Историей Франции» на укоренившиеся заблуждения со времен Мишле. В моей области я по-своему тоже был реакционером и боролся против всего, что мне казалось побеждавшим без достаточных оснований. Высокая мода – это способ самовыражения, как и любой другой, и я с помощью моих платьев пытался привить вкус и умеренность. Модель одновременно утверждает и удивляет: будучи одеждой, она уважает правила, будучи туалетом – дерзает и смело обновляет традиции. Мода нравится или перестает нравиться под влиянием многих обстоятельств. Наиболее удачные платья стареют быстрее.
Это происходит отчасти потому, что их больше рекламируют и копируют, следовательно, они часто распространяются без достаточных оснований. Лишь униформа медленно выходит из моды. Однако существует целая категория женщин, которые, выходя из моды, остаются трогательными, потому что упрямо одеваются в соответствии со временем, когда они были счастливы.
Но эту странность можно простить только ради их седин.
Одежда всегда занимала женщин, и трудно сказать, когда родился этот интерес, будем считать, что он родился вместе с женщиной.
А с модой в современном понимании все иначе, она появилась в XVIII веке. Но пришлось ждать до XIX века, за исключением знаменитой Розы Бертен – портнихи Марии Антуанетты, чтобы фамилии кутюрье стали появляться в газетах.
В наши дни они там фигурируют регулярно, и их даже просят написать воспоминания!
Чем объясняются такие изменения? Современные средства массовой информации широко рекламировали моду по всему миру и ускорили ритм ее колебаний. Появился интерес и к личности кутюрье. Я полагаю, что причиной этому служит по большей части тот факт, что они воплощают в жизнь чудо.
В некотором роде они – властители мечты, они одни обладают властью преображения, с тех пор как крестная Золушки больше этим не занимается. Тогда как стремление к роскоши, дремлющее в недрах всех сердец, особенно в наше будничное время, выбрало моду как одно из ее последних пристанищ. Каждый месяц журналы, даже самые далекие от моды, посвящают ей целые страницы. Каждое полугодие кутюрье устраивают пышные дефиле. Однако эти прекрасные платья достанутся лишь малому числу из читательниц журналов или зрительниц, которые о них мечтают; миллионы других их никогда не купят. Подобное выставление моды напоказ для достижения столь малого результата может сойти за провокацию. Я так не думаю. Моде не обязательно быть доступной, достаточно одного ее присутствия.
Когда бы ни появлялась мода, даже с опозданием, даже некстати, она сохраняет право на мимолетность и легкомысленность.
Когда мне возражают, что наши дни мало подходят для нарядов, я отвечаю, что может потом наступить время, когда утонченность вновь обретет свои права и наступит счастливый период.
Если рассматривать моду под этим углом зрения, то работа на нее – проявление веры в лучшее.
Наш век, когда пытаются раскрыть все секреты, когда питаются ложными признаниями и сфабрикованными разоблачениями, мода становится самим воплощением тайны, и лучшее доказательство ее волшебства – это то, что о ней так много говорят.
О ней обычно говорят легкомысленно, но все же с некоторой долей уважения. Люди, менее всего сведущие в Высокой моде, инстинктивно догадываются, что эти коллекции создаются на самом деле неимоверными усилиями, добросовестностью и многими заботами. Все – и французы, и иностранцы – понимают, что парижская Высокая мода – это не ярмарка тщеславия, а легкокрылое и яркое проявление цивилизации, полной решимости себя сохранить.
Последние поленья догорели, сильный ветер дует в щель под дверью. Пора возвращаться к своему парижскому двойнику, которого я на время оставил. Внезапно я взглянул на него более дружеским взглядом. Я увидел, что он бесспорно полезен: он обеспечивает блестящую, светскую, публичную сторону моды и тем самым помогает всем, кто от нее зависит. Даже ее крайности необходимы: они не дают вкусу расслабиться.