- Он жесток, Зуларет! И любила ты его за эту жестокость! Ты же сама стала полным её отражением, ты создана ею!
- Нет, нет, нет! – взвилась Зуларет, вцепилась себе в косы. – Ты не имеешь права судить его!
Он потянулся ей навстречу, но она дёрнулась, отходя подальше.
- Но я всегда делал это. Ему так было нужно, чтобы я говорил ему, кем же он стал на самом деле. Ведь я более вас всех, моих братьев и сестёр, чувствовал и в себе то же, что было в нём!
Зуларет оборвала его сбивчивые объяснения. Обратившись птицей, она набросилась на него, терзала клювом и раздирала когтями лицо и руки. Но он никак не защищался, лишь выл от боли, раскачиваясь из стороны в сторону. Да она, чего доброго, затюкает его до смерти!
Помочь было некому, стычку больше никто не видел. Мы были за амбаром, что на малой арене, и с этой стороны обыкновенно никто не ходил. Знали, что здесь частенько сиживаю я со своей хмурой сторожихой.
Я схватила самую большую палку из сложенной неподалёку поленницы и со всей силы врезала ею по оборотню. Птица бухнулась оземь, во все стороны полетели золотисто-красные перья, а в следующий миг Зуларет уже сидела на земле, обхватив голову руками и стеная от злобы и горя.
Я подхватила Моа подмышки и поставила на ноги. Хорошо же сестрица успела его отделать! С лица капала кровь. Один из кривых порезов проходил в опасной близости от глаза, чудом что он цел остался.
Моа благодарно и скорбно что-то всхлипнул и тут же отодвинул меня себе за спину, закрывая от Зуларет.
- Нет, сестра. Не делай этого.
Я высунулась из-за его плеча и увидела, что она достала своё смертоносное оружие – маленькие плоские лезвия, острые как бритва. Взгляд был затуманен и обращён куда-то вовнутрь.
- Зуларет! Ты обещала ему! – взмолился Морти.
Она дёрнулась в нашу сторону. На миг почудилось, она всё-таки сделает это, и рука её даже занеслась. Но вместо того, чтобы прирезать нас обоих одним махом, она отбросила оружие в сторону, уткнулась носом в прижатые в груди коленки и, преисполнившись душевного страдания, запричитала:
- Обещала! Да, обещала!.. Ах, зачем я обещала! Морти, скажи, зачем всё это…
И так велико было её горе, что Морти не выдержал и подошёл к ней – погладить по голове. Вот и сестрёнка сломалась, не вынесла…
Две вести – о свободе Иревеи и смерти её последнего владыки прогремели по всей земле. Кто их разнёс, не знаю. Быть может, они пришли вместе с Моа и достигли ушей иревейцев ровно в ту минуту, когда он сообщил мне о кончине светлейшего синьора. Это повергло народ в шок – и глубокую непритворную скорбь. Даже знаменательное обретение свободы не вызвало в людях такого отклика. К этой мысли они хоть немного успели привыкнуть, ещё тогда, когда я впервые им объявила перед своим выступлением на арене. С тех пор она была у всех на устах. Думали, да гадали, чем вызвано столь нежданное повеление. И тем больше все были ошарашены известием о смерти владыки. За эти последние месяцы они особенно полюбили его.
Мало кто верил с первого разу. Люди приходили ко мне, спрашивали синьорских слуг, Морти и Зуларет, и нам приходилось снова и снова подтверждать тягостную новость.
Иревейский владыки умирали и раньше. А может, не умирали, а просто куда-то бесследно пропадали, и никого это не заботило. Теперь же народ почтил память Занлара с благодарностью. Как ни странно, поминали даже не его решение избавить Иревею от бремени синьорства, а все те мелкие красивые жесты, что он для них делал. Тогда я и вспомнила его слова, что большего людям и не нужно.
Люди потянулись в церкви. У всех алтарей во всех часовнях зажглись бесчисленные свечи, что ставились за его упокоение. Люди зажигали большие погребальные кострища прямо на улицах, сооружали и пускали по реке венки из веток, листьев и цветов – дань каким-то древним, полузабытым традициям, верно, ещё языческим.
Я ждала, что будет с его домом. Опасался ли он, покидая его, что терем постигнет та же судьба, которая не пощадила все вельможные усадьбы? Когда-то он спрашивал меня об этом. Или, может статься, ему уже было всё равно. Пока лишь я одна представляла, какие богатства он там оставил.
Вопреки моим ожиданиям, люди не тронули ни дома его, ни сада. Бесчестные и алчные до наживы боялись гнева его слуг, а большинство же так выражало своё уважение к синьору. Я тоже не ходила и ничего не спрашивала об этом месте. Так мало-помалу оно обрастало слухами, и о нём стали говорить, как о заброшенном жилище колдуна.