- Да какого черта! – с этими словами я сиганула через окаймляющее арену низкое деревянное заграждение и плюхнулась в пыль у ног Огюстуса. С супротивной стороны взметнулся чёрный жирный загривок, и на удивление прочный забор затрещал, но успешно выдержал. Моему скучающему бычку потребовалось похвально мало времени, чтобы воспользоваться заминкой и самовольно продолжить нашу веселую игру.
- Так что за новость-то, Огюст? Она должна быть очень важная, раз уж ты полез меня отвлекать. А не то, предупреждаю, я лично надеру твою тощую задницу.
- Я ж тебе чё по ушам ездю, вводится пошлина на любое массовое народное сборище в Иревее. Смекаешь, чё значит, а? Со всякого воскресного базарного и ярмарочного дня и, что нам как нож в зад, с нашей воскресной тавромахии будет взиматься мзда – да не просто, а с каждого, кому охотца участьием отметиться, активным деятельным алиь нетпассивным, в сих увеселениях. Считай, вот решил ты отрадно и не без пользы прочесать провести воскресный день, собрался, значит, на ярмарку, за товарец поторговаться, с народом побазарить аль на тавромахию Ла-Рошель, девы-укротительницы быков позырить, а тут раз! – плати за удовольствие, будь добр, гони монету!
Раз уж моя тренировка прервана этим оболтусом, которому рта не заткнуть, я решила, что пора закругляться, и кликнула ребят, чтобы увели моего бычка. Звали его Дартис. Убедившись, что его не оставят скучать на пустой арене в одиночестве, я неторопливо повернула в сторону дома. И пришлось Огюстусу заканчивать свою речь уже на ходу.
Прямо над моей головой в вышине парила черная птица. В рассеянности я наблюдала за ней. Что за бред городит этот малец? Что ещё за глупость платить за исконное право жить по нашим нехитрым и привычным законам, которые издревле оставались нерушимыми и определяли нашу жизнь из поколения в поколение? Никогда, с самых времён установления синьорства, Иревейская земля не облагалась поборами – то было особо обговорено ещё с первым владыкою, который пришёл к нам на правление. Поэтому, и только поэтому, иревейцы вообще согласились на такой порядок. Так что же теперь получается, все устои должны пойти крахом всего в один лишь день?
Малец, по-видимому, желая поскорее донести до меня всю горесть ситуации, раз уж я сама так туго соображаю, поспешил сделать очевидный вывод:
- Выходит, не задарма теперь гуляем.
- Да откуда ты, кобыла тебя тресни, это узнал?
Парень, призвав всю тщету мира на свое лицо, воздел ясны очи к небу.
- Да на базаре об этом с самого утра раннего талдычат! Если бы ты с утра, как и во все другое время суток и года, любопытничала хоть о чем-то ещё, окромя своих быков, и не неслась к ним чуть свет, ты бы тоже секла оказию.
Я хмыкнула с сомнением. Сама мысль об уплате за тавромахию казалась настолько странной, настолько фантастической, что я никак не могла свыкнуться с ней. В Иревее каждый мог попасть на наши выступления, не уплатив ни единой монеты. Так издавна повелось. Да и нам, эспадам, едва ли что с них перепадало. На паи с гильдии, что дважды в месяц, выживали. А теперь, хочешь, не хочешь, народ понуждают раскошеливаться. В голове не укладывается! Не могут такие устои обрушиться за какой-то краткий миг! В моём сознании так уж точно.
- Веришь ты всему, что на базаре толкуют.
- Да, верю! А знаешь, почему? Потому что сам видал, как это приключилось! Между часом, как рыбаки заканчивают толкать свой протухший товар - хороший-то они придержат для себя, уж я их, шельм этих, знаю! - и часом, как зеленщики и мясники прихорошили свой, чтоб смотрелся повеселее, пришел щёголь. Я просто ослеп! – так сверкал его расшитый каменьями наряд! Им он сразу привлек всеобщее вниманье. И лишь потом, когда глаза мои попривыкли к его блеску, разглядел я, что по его высокому приказу высекается на вечной доске для объявлений постановление – для тех, кто сподобе читать…
- Какого лешего постановление? Что еще за постановление? – слух мой покоробило это сухое, пустое, ничего не выражающее слово, которое Огюст сам, видать, выучил лишь сегодня поутру.
- … а для тех, кто не сподобе, он стребовал полной тишины, и едва её добившись с нашего народцу, огласил, что налагается мзда с каждого сборища от двух дюжин человек окромя крестин, свадеб и похорон. Собственные уши слышали – клянусь! А потом - никто и очухаться не поспел - он уж запропал.