Однажды, вскоре после повышения моего ранга до первой эспады и мастера, он порядочно наклюкался и завёл со мной длинный разговор по душам. Он стал первым человеком, кто открыл мне глаза на природу их неприязни ко мне. Тогда пьяный язык Леммы донёс до меня простую и неказистую истину: они терпеть меня не могли, потому что я обошла их всех. На моём фоне они сами себе казались бездарными. Ко всему прочему, ещё и баба, ставшая на голову выше их, мужчин. Они никогда об этом не забывали. Так говорил мне тогда пьяный Лемма. «Ла-Рошель, если бы ты знала, как мы восхищаемся тобой! Но чем больше мы тобой восхищаемся, тем сильнее мы тебя ненавидим. Вот такая штука», - эти его слова я помню до сих пор.
По крайней мере, у Леммы у одного хватило духу признать свою несостоятельность. Он сказал мне об этом тогда же, не без дрожи в голосе и не без слёз в глазах. Но с тех пор я уже больше ему не верила. И никогда не уважала.
А теперь и мой выход. Под объявление мастера Пала в свёрнутый наподобие рупора металлический лист я ступила на раскалённый песок. Вкруг меня люди закричали, захлопали, затопали и засвистели в приветствии. Я оглядела их всех, сидящих на высоких, рядами уходящих в небо трибунах, стоящих на отгороженных площадках с детьми на плечах. Весь мой народ здесь. В такие минуты я особенно любила своё ремесло.
Я сдержано поклонилась своим зрителям, подобралась, развела широко в стороны руки, давая знак, что готова. Я больше не думала ни о чём, не ощущала гнева. В целом мире больше ничего не существовало кроме меня и моего быка.
Вот поднимается большой затвор напротив, и я вижу, как скотники второпях сбрасывают с моего Алавесты лассо. Он вырывается прямо к свету, ко мне. До чего же хорош, в который раз поразилась я: огромный, с лоснящейся помытой шкурой, с яркими огненными лентами, развевающимися на сильно выдвинутых вперёд серповидных рогах. Бодрый, полный сил, он стал против меня, широко расставив тяжёлые ноги. Возбуждённое дыхание вздымало и опускало всё его тело.
Я приняла начальную стойку. Выдвинула таз вперёд, чувствуя ровный прямой ствол позвоночника. Скруглила слегка отведённые за спину руки, ощущая в них невесомый объём. Плечи без напряжения опущены. Я подтянута, твёрдо стою на обеих ногах, равномерно распределила вес тела. Подбородок не вздёрнут, не опущен, я смотрю чётко прямо перед собой, на партнёра по нашему захватывающему дух танцу.
Я веду первую терцию. На всю ширину рук развожу полы рыжей юбки, играю ими, привлекая внимание Алавесты. Не отвлекайся, говорю ему, здесь никого кроме нас нет. Только мы вдвоём, работаем вместе. Алавеста опытный бык, он прекрасно знает это и сам. Я могу быть спокойной, вопли и крики публики не отвлекут и не возмутят его.
Он рванул с места прямо на меня. Я ждала этого. На миг лёгкая ткань юбки очерчивает контуры его массивной головы, и я отвожу подол в сторону. Слаженный разворот, и мы повторяем движение. Алавеста взял резвый темп, но мне не стоит рассчитывать, что он быстро выдохнется. Это он ведёт нашу игру, и я не могу изменить её. Мне остаётся лишь приноравливаться. Вот, в чём заключается всё мастерство эспады – в умении чувствовать и понимать своего быка.
Каждая терция длится сжатый промежуток времени, а выступление целиком занимает не больше пятнадцати минут. Но когда я здесь, на арене, рядом с ним, они растягиваются в мою отдельную вечность, в которой я живу, в которой значение имеет только то, что мы делаем, и то, насколько мы понимаем друг друга.
Наша первая терция проходит в стремительном темпе, и я её не затягиваю. По своей привычке укорачиваю и вторую, которая с бандерильями. Отбрасываю бандерильи – кто-то из скотников ловко их ловит – и рывком сдираю с пояса юбку: сигнал для всех, что приступаю к третьей терции. Ряды зрителей взрываются криками поддержки. Отчётливо ощущаю нетерпение людей, поддавшихся вперёд, затаивших дыхание в предвкушении самой зрелищной и самой опасной трюковой части. Всегда делаю её немного длиннее положенного, и они об этом знают. Тут я со своими зрителями похожа: более всего остального мы любим третью терцию. Мало кто из эспад может похвастаться таким единодушием с публикой.
К этому времени Алавеста разошёлся вовсю. Для этого и нужны предыдущие две терции. Мне нравится, какой разгон он взял. Бросаюсь ему навстречу, ещё чуть-чуть – и мы столкнёмся. Делаю прыжок, сальто где-то высоко над ним, над всем миром и чётко приземляюсь на ноги, не оступившись. Не оглядываясь, делаю обратно сальто, юлой уворачиваюсь под самым его носом. Кажется, обломок рога всё же слегка полоснул по оголённой коже на животе. Не страшно. Это мелочи.