Выбрать главу
He put down the cup and went into the living room. Отставив чашку, он отправился в гостиную. To hell with it, he thought, I'll get drunk again. Все к дьяволу, - подумал он, - лучше напьюсь. But the liquor tasted like turpentine, and with a rasping snarl he flung the glass against the wall and stood watching the liquor run down onto the rug. Но ликер показался ему скипидаром. Со звериным рыком он швырнул в стену бокал и замер, глядя, как ликер стекает по стене на ковер. Hell, I'm runnin' out of glasses. The thought irritated him while breath struggled in through his nostrils and out again in faltering bursts. Дьявол, так я останусь без бокалов, - подумал он, что-то внутри у него сорвалось, и его стали душить рыдания. He sank down on the couch and sat there, shaking his head slowly. Он осел в кресло и сидел, медленно мотая головой из стороны в сторону. It was no use; they'd beaten him, the black bastards had beaten him. Все пропало. Они победили его; эти чертовы ублюдки победили. That restless feeling again; the feeling as if he were expanding and the house were contracting and any second now he'd go bursting through its frame in an explosion of wood, plaster, and brick. И снова это неотступное чувство: ему казалось, что он раздувается, заполняя весь дом, а дом сжимается, и вот ему уже нет места, его выпирает в окна, в двери, летят стекла, рушатся стены, трещит дерево и сыплется штукатурка... He got up and moved quickly to the door, his hands shaking. Руки его начали трястись - он вскочил и бросился на улицу. On the lawn, he stood sucking in a great lungful of the wet morning air, his face turned away from the house he hated. На лужайке перед крыльцом, отвернувшись от своего дома, который стал ему ненавистен, он отдышался, наполняя легкие мягкой утренней свежестью.
But he hated the other houses around there too, and he hated the pavement and the sidewalks and the lawns and everything that was on Cimarron Street. Впрочем, он ненавидел и соседние дома. И следующие за ними. Он ненавидел заборы, тротуары и мостовую, - и вообще все, все на Симаррон-стрит. It kept building up. And suddenly he knew he had to get out of there. Cloudy day or not, he had to get out of there. Ощущение ненависти крепло, и он внезапно понял, что сегодня надо выбраться отсюда -облачно ли, или нет, но ему надо выбраться. He locked the front door, unlocked the garage, and dragged up the thick door on its overhead hinges. Он запер входную дверь, отпер гараж. He didn't bother putting down the door. I'll be back soon, he thought. Гараж можно не запирать, я скоро вернусь, -подумал он. I'll just go away for a while. - Просто прокачусь и вернусь.
He backed the station wagon quickly down the driveway, jerked it around, and pressed down hard on the accelerator, heading for Compton Boulevard. Он быстро вырулил на проезжую часть, развернулся в сторону Комптон-бульвара и до упора выжал акселератор.
He didn't know where he was going. Он еще не знал, куда едет.
He went around the corner doing forty and jumped that to sixty- five before he'd gone another block. Завернув за угол на сорока, он к концу квартала добрался до шестидесяти пяти.
The car leaped forward under his foot and he kept the accelerator on the floor, forced down by a rigid leg. "Виллис" несся вперед как пришпоренный. Жестко вдавив акселератор в пол, нога Нэвилля так и застыла там.
His hands were like carved ice on the wheel and his face was the face of a statue. Руки его лежали на баранке словно высеченные изо льда, лицо было лицом статуи.
At eighty- nine miles an hour, he shot down the lifeless, empty boulevard, one roaring sound in the great stillness. На восьмидесяти девяти милях в час он проскочил весь бульвар; рев его "виллиса" был единственным звуком, нарушавшим великое безмолвие умершего города.
Things rank and gross in nature possess it merely, he thought as he walked slowly across the cemetery lawn. Природа в буйстве своем приемлет все, и все ей просто и все естественно, - так думал он, медленно поднимаясь на заросший кладбищенский пригорок.
The grass was so high that the weight of it had bent it over and it crunched under his heavy shoes as he walked. Трава была так высока, что сгибалась от собственного веса, стернь хрустела у него под ногами.
There was no sound but that of his shoes and the now senseless singing of birds. Звук его шагов соперничал лишь с пением птиц, казавшимся теперь совершенно бессмысленным.
Once I thought they sang because everything was right with the world, Robert Neville thought, I know now I was wrong. Когда-то я считал, что птицы поют тогда, когда в этом мире все в порядке, - думал Нэвилль. -Теперь я знаю, что ошибался.
They sing because they're feeble- minded. Они поют оттого, что они просто слабоумные.
He had raced six miles, the gas pedal pressed to the floor, before he'd realized where he was going. Шесть миль, не снимая ногу с педали, он не мог понять, куда едет.
It was strange the way his mind and body had kept it secret from his consciousness. Как странно, что тело и мозг его хранили это в секрете от его разума.