| Toward the end of the plague, yellow journalism had spread a cancerous dread of vampires to all corners of the nation. | Но все-таки он был доволен. Стоит поразмышлять над тем, какой шок перенесли люди, ставшие жертвами этой заразы. Жуткий страх перед вампирами был распространен желтой прессой по всему свету, во все уголки. |
| He could remember himself the rash of pseudoscientific articles that veiled an out-and-out fright campaign designed to sell papers. | Он вспоминал кипы псевдонаучных статей, раскручивавших кампанию нагнетания страха, за которыми не стояло ничего, кроме дешевого расчета на увеличение тиража и ходкую торговлю. |
| There was something grotesquely amusing in that; the frenetic attempt to sell papers while the world died. | В этом был какой-то восхитительный гротеск: шизофренические попытки поднять тираж в те дни, когда мир умирал. |
| Not that all newspapers had done that. | Правда, не все газеты пошли этим путем. |
| Those papers that had lived in honesty and integrity died the same way. | Те, что жили с честью и достоинством, так же и умирали. |
| Yellow journalism, though, had been rampant in the final days. | Желтая пресса, надо сказать, в последние дни расцвела. |
| And, in addition, a great upsurge in revivalism had occurred. | Она распространялась с небывалым успехом. |
| In a typical desperation for quick answers, easily understood, people had turned to primitive worship as the solution. | Очень популярны стали также разговоры о воскрешении из мертвых. Примитивное, как всегда, побеждало, потому что было легко понятно и общедоступно. |
| With less than success. | Но что толку? |
| Not only had they died as quickly as the rest of the people, but they had died with terror in their hearts, with a mortal dread flowing in their very veins. | Верующие умирали наравне с остальными - вера не спасала их. Зато дикий страх перед грядущей участью холодил их жилы и пропитывал все их существование безумным предсмертным ужасом. |
| And then, Robert Neville thought, to have this hideous dread vindicated. | Верно, - рассуждал Роберт Нэвилль, - и все их потайные, глубинные страхи потом подтверждались. |
| To regain consciousness beneath hot, heavy soil and know that death had not brought rest. | И притом самым жутким образом: очнуться вдруг в душной темноте гроба или просто придавленным горячей тяжестью еще рыхлой земли и осознать, что смерть уже наступила, но не принесла избавления. |
| To find themselves clawing up through the earth, their bodies driven now by a strange, hideous need. | Осознать себя выкапывающимся из могилы и ощутить в себе это новое, трижды проклятое настойчивое и страшное желание... |
| Such traumatic shocks could undo what mind was left. | От такой встряски могли пострадать всякие остатки разума. |
| And such shocks could explain much. | Это был воистину смертельный шок - и этим можно было многое объяснить. |
| The cross, first of all. | В первую очередь, крест. |
| Once they were forced to accept vindication of the dread of being repelled by an object that had been a focal point of worship, their minds could have snapped. | Получив неопровержимые доказательства своего перерождения, они были прокляты, и разум их бежал прочь от центрального объекта их прошлой веры, главного символа - креста, и этот страх навсегда оказывался запечатлен в их мозгу. |
| Dread of the cross sprang up. | Так разворачивалась крестобоязнь. |
| And, driven on despite already created dreads, the vampire could have acquired an intense mental loathing, and this self- hatred could have set up a block in their weakened minds causing them be blind to their own abhorred image. | Должно быть, внушенные при жизни страхи сохранялись у вампира где-то в сознании или в подсознании, и, так как он продолжал существовать, ненавидя себя, эта глубинная ненависть могла блокировать его разум настолько, что он оказывался слеп к своему собственному изображению - и потому мог действительно не видеть самого себя в зеркале. |
| It could make them lonely, soul- lost slaves of the night, afraid to approach anyone, living a solitary existence, often seeking solace in the soil of their native land, struggling to gain a sense of communion with something, with anything. | Ненависть к себе могла также объяснить тот факт, что они в массе своей боятся подходить друг к другу и в результате превращаются в этаких одиноких ночных странников, нигде не находящих себе покоя. Они жаждут общения с кем-нибудь, с чем-нибудь, но находят успокоение лишь в полном одиночестве - порою просто закапываясь в землю, ставшую им теперь второй матерью. |