- Я избавился от нее, - наконец сказал он. - Мне пришлось сделать с ней то же самое, что и с остальными. С моей собственной женой. - Какое-то клокотанье в горле мешало ему говорить. - Колышек. - Его голос был ужасен. - Я вколотил в нее... А что еще я мог сделать. Я ничего больше не мог. Я...
Он не мог продолжать. Его трясло. Он долго стоял так, плотно закрыв глаза...
Потом снова заговорил:
- Это было почти три года назад. И до сих пор я помню... Это сидит во мне, и я ничего не могу с этим поделать. Что делать. Что делать?! - Боль воспоминаний снова захлестнула его и он обрушил свой кулак на крышку бара. - Как ты ни старайся, этого не забыть. Никогда не забыть... И не загладить - и не избавиться от этого! - Он запустил трясущиеся пальцы в свою шевелюру... - Я знаю, что ты думаешь. Я знаю. Я не верил. Я сначала не верил тебе. Мне было тихо и спокойно в своем маленьком и крепком панцире. А теперь, - он медленно помотал головой, и в его жесте сквозило поражение, - в одно мгновение исчезло все... Уверенность, покой, безопасность. Все пропало...
- Роберт...
В ее голосе что-то надломилось.
- За что нам это наказание? - спросила она.
- Не знаю, - с горечью сказал он. - Нет причины. Нет объяснения. - Он с трудом подбирал слова. - Просто так все устроено... Так все и есть.
Она приблизилась к нему. И вдруг - он не отстранился и, не колеблясь, привлек ее к себе. И они остались вдвоем - два человека в объятиях друг друга, песчинкой затерянные среди безмерной, бескрайней темноты ночи...
- Роберт, Роберт.
Она гладила его по спине, руки ее были ласковыми и родными, и он крепко обнимал ее, закрыв глаза и уткнувшись в ее теплые, мягкие волосы. Их губы нашли друг друга и долго не расставались, и она, отчаянно боясь выпустить его, крепко обняла его за шею...
Потом они сидели в темноте, плотно прижавшись друг к другу, словно им теперь принадлежало последнее, ускользающее тепло этого угасающего мира, и они щедро делились им друг с другом.
Он чувствовал ее горячее дыхание, как вздымалась и опадала ее грудь; она спрятала лицо у него на плече, там, куда скрипач прячет свою скрипку, он чувствовал запах ее волос, гладил и ласкал шелковистые пряди, а она все крепче обнимала его.
- Прости меня, Руфь.
- Простить? За что?
- Я был резок с тобой. Не верил, подозревал.
Она промолчала, не выпуская его из объятий.
- Ох, Роберт, - наконец сказала она, - как это несправедливо. Как несправедливо. Почему мы еще живы? Почему не умерли, как все? Это было бы лучше - умереть вместе со всеми.
- Тсс-с, тс-с, - сказал он, чувствуя, как какое-то новое чувство разливается в нем: и сердце и разум его источали любовь, проникающую во все поры и невидимым сиянием исходящую из него, - все будет хорошо.
Он почувствовал, что она слабо покачала головой.
- Будет. Будет, - сказал он.
- Разве это возможно?
- Будет, - сказал он, хотя чувствовал, что ему самому трудно поверить в это, хотя понимал, что в нем говорит сейчас не разум, а это новое, освобожденное, всепроникающее чувство.
- Нет, - сказала она. - Нет.
- Будет, Руфь, обязательно будет.
Сколько они просидели так, обнявшись и прижавшись друг к другу? Он потерял счет времени. Все вокруг потеряло значение, их было только двое, и они были нужны друг другу - и поэтому они выжили и встретились, чтобы сплести свои руки и на мгновение забыть об ужасной гибели всего былого мира...
Он отчаянно хотел сделать что-нибудь для нее, помочь ей...
- Пойдем, - сказал он, - проверим твою кровь.
Она сразу стала чужой, их объятия распались.
- Нет, нет, - торопливо сказал он, - не бойся. Я уверен, что там ничего нет. А если и есть, то я вылечу тебя. Клянусь, я тебя вылечу, Руфь.
Она молчала. Она глядела на него, но в темноте не было видно ее глаз. Он встал и повлек ее за собой. Возбуждение, какого он не чувствовал все эти годы, овладело им: вылечить ее, помочь ей - он был словно в горячке.
- Позволь, - сказал он, - я не причиню тебе вреда. Клянусь тебе. Ведь надо знать, надо выяснить наверняка. Тогда будет ясно, что и как делать, и я займусь этим - я спасу тебя, Руфь, спасу. Или умру сам.
Но она не повиновалась, не хотела идти за ним, тянула назад.
- Пойдем со мной, Руфь.
Он исчерпал все запасы своего резонерства, все барьеры в нем рухнули, нервы были на пределе, он трясся словно эпилептик.
В спальне он зажег свет и увидел, как она перепугана. Он привлек ее к себе и погладил по волосам.
- Все хорошо, - сказал он, - все хорошо, Руфь. Неважно, что там будет, все будет хорошо. Ты мне веришь?
Он усадил ее на табуретку. Ее лицо побледнело, когда он зажег горелку и стал прокаливать перышко. Она начала дрожать. Он нагнулся к ней и поцеловал в щеку.