Марциал предусмотрительно сошёл с тротуара на камни мостовой. С крыш часто падали черепицы, а обитатели верхних этажей опорожняли ночные горшки или бросали вниз негодную посуду. Сегодня Марциал должен особенно беречь свою единственную приличную тогу. Её можно назвать белоснежной лишь потому, что она холодит, а не греет. Она потёрлась, но на ней нет заплат, и она заштопана лишь в двух или трех местах. В Риме нет никому дела, голоден ты или сыт. Но если у тебя не найдётся изящных сандалий, если ты не побрит и не причёсан, лучше не показывайся.
Улица, поднимавшаяся в гору, казалось, сплошь состояла из одних лавок. Лавки занимали первые этажи. Лавочники уже отодвигали скрипящие деревянные ставни, спускали длинные полотнища, дающие тень и одновременно служащие вывесками. На одном из полотнищ досужий художник изобразил в красках кровяные колбасы, зайцев и кабанов, обложенных листьями салата, всё это таких размеров, что, пожалуй, этой снедью можно было накормить досыта Полифема.[82] Кое-кто уже выставил на каменных прилавках миски с мочёным горохом, повесил на гвозди связки сушёной мелкой рыбы и пузатые винные бутылки.
Марциал нащупал в кожаном мешочке одинокую монету. Последний динарий. Несколько мгновений он стоял в нерешительности. Потом, поборов соблазн, зашагал ещё быстрее. «Лучше помоюсь у Клавдия Этруска,[83] — думал он. — Есть же счастливцы, которым термы доступны каждый день. Они нежатся в тёплой воде, смывая с себя пот мягкой греческой губкой. Рабы приносят им еду и питьё. Музыка услаждает их слух. Нам же, клиентам, остаётся лишь мутный Тибр».
На шумной и грязной Субуре устроилась цирюльница Сабелла со своими инструментами. Марциал улыбнулся, вспомнив, как он, соблазнённый дешевизной платы, пришёл к ней. Он убежал до того, как бритва подошла к подбородку. «Сабелле бы надо запастись верёвкой, чтобы привязывать мучеников. Бритва её не бреет, а дерёт. Какая она цирюльница! Она — палач!» Сам Марциал предпочитал пользоваться услугами Киннама, толстого носатого грека, переиначившего своё имя на римский лад и называвшего себя Цинной. Золотые у него руки. Недавно купил виллу. Разбогател на вольноотпущенниках. Никто лучше Киннама не умеет удалять следов от бичей и клейма.
Кончилась Субура с её вонью, шумом и многолюдьем. Марциал вышел на Священную дорогу — главную улицу Рима. Здесь находились мастерские ювелиров, чеканщиков. Здесь были и лавки книготорговцев Секунда и Атректа, а на их полках свитки со стихами Марциала. Увы! Кошелёк его от этого не становился толще.
По деревянному Мульвийскому мосту Марциал перешёл через Тибр. У обоих берегов реки тянулись бесконечные ряды плотов и барок. Волны священной Альбулы[84] несли на себе богатства самых отдалённых народов. Египтяне слали золотое зерно, германцы — пушнину, арабы — благовония, серы[85] — шёлк и фарфор, индийцы — слоновую кость.
Сады Затибрья приняли путника в сень своих цветущих лип. Казалось, это был совсем другой город, другой мир! За каменными заборами тянулись особняки, выставляя напоказ изящество своих кровель, белизну стен. Этим домам не угрожали ни обвалы, ни пожары. Их строили прочно. На века..
Дорожки усыпаны жёлтым песком, а вдоль дорожек рос букс,[86] превращённый ножницами садовника в причудливые крепости с башнями и воротами. Из мраморных чаш, поднятых грациозными богинями, изваянными прославленными мастерами, ниспадали струи воды, рассыпаясь на солнце разноцветными нитями. Это был мир богачей, владеющих рабами и пашнями, стадами и виноградниками, кораблями и рудниками. Как знать, может быть, когда стихи доставят Марциалу известность, ему удастся поселиться в одном из этих домов. Но пока он был молод и голоден. Пока он лишь непрошеный гость, провожаемый подозрительными взглядами привратников.
А вот и дом Кассиодора с массивной дверью, украшенной медными, вычищенными до блеска бляшками. Раб, прикованный к стене за лодыжку, отодвинулся, чтобы дать Марциалу дорогу. Марциал поправил тогу и вошёл в дом.
Атриум, несмотря на раннее время, был полон. Посетители стояли, прислонившись к колоннам, или сидели на деревянных скамьях вдоль стен. Светильники освещали заштопанные тоги, бледные лица с тенями у глаз. Кто-то торопливо застёгивал сандалии. Видимо, собирался впопыхах и не успел дома привести себя в порядок. У многих сгорблены плечи, наклонены головы — привычка жить в каморках, где не выпрямишься во весь рост. Это были клиенты, коллеги Марциала по нужде, обитатели инсул. Может быть, в глубине души они презирают Кассиодора, сделавшего карьеру на доносах, ограбившего при дележе наследства малолетнего племянника. Между собой они называли Кассиодора не иначе, как жабой. Будь у них достаток, они бы не подали ему и руки или показали бы средний палец.[87] Но они бедны и поэтому почтительны.