- Да ладно, не психуй, хороший стих. Положи его на музыку, разбогатеешь. Просто тут такое не любят, а простым людям зайдет, не сомневайся.
Она поцеловала меня, и я решил сменить гнев на милость. Буду еще переживать из-за мнения стайки ботанов.
Ведущий, мерзко посмеиваясь, спросил, не хочет ли кто еще выступить. И вдруг на сцену поднялся Рустем. Лицо его раскраснелось и приобрело такое решительное выражение, будто он собрал все моральные силы, чтобы купить в аптеке презерватив.
- Не хотел читать… по личным мотивам… но все же прочту. Поэзия должна жить, - сдавленным голосом сказал он, вытащил из кармана уже известный мне селедочный листок и, сильно волнуясь, прочел свою поэму-хокку. В зале секунд пять стояла тишина, а потом публика разразилась овацией.
- Классный стих, - сказала Айгуля, - как будто все наше время в трех строчках отразил.
- Блин, и ты туда же.
- В смысле?
- Да ладно, забей.
- Ну, не нужно этой творческой зависти. Его стих правда хорош.
- Это поэма-хокку.
- Как? А, да, кстати, можно так назвать. Вот ему я свой подарочный сертификат и отдам.
И она протолкалась сквозь толпу, окружившую Рустема, достала из сумочки какую-то цветастую картонку и всучила ему, что-то сказав. Я только плюнул с досады. Надо было покупать этот его стишок за стакан, сейчас бы все по-другому было. Но откуда я знал, что местные обитатели настолько идиоты?
Наконец, мы вышли на улицу. Я поймал Айгуле такси.
- Ладно, - сказала она, чмокнув меня в щеку, - созвонимся. Пока.
Мы с Ермеком тоже поймали «мотор» и поехали на дачу. Ермек был непривычно молчалив.
- Эй, а с тобой-то что?
- Да так, просто. Стихи понравились.
После ужина я застал его сидящим с задумчивым видом над огрызком бумаги.
- Ты чего?
- Да вот, думаю тоже попробовать стих написать. Может, в следующий раз выступлю.
- Ох, неблагодарное это занятие. Впрочем, если коту заняться нечем…
Подивившись на этого придурка, я пошел спать.
Глава 20
Двадцать пятого августа моя тихая жизнь провинциального дачника закончилась. Началось все на первый взгляд совершенно невинно: к нам в гости снова пришла соседка тетя Рабига.
Было часов одиннадцать дня, когда она пришла. Мы с Ермеком как раз накурились по второму разу, он, ворча, пошел рвать сорняк у забора, а я растянулся на скамейке, смотрел в синее августовское небо и думал, сколько всего произошло в моей жизни за прошедший год с небольшим. Наверное, это переломный год в моей жизни. Еще пару лет назад я был уверен, что меня в семейную жизнь калачом не заманишь. А теперь, гляди, сам рвусь туда, считаю дни, когда уже наконец. Чудеса да и только. Чем таким Айгуля отличается от других красивых баб? И не объяснишь с ходу. А ведь - отличается.
Я прикидывал, что остатка денег, полученных за траву, хватит на нормальную свадьбу. Пошлость, конечно, все эти замшелые беташары, домбры и, в первую очередь, дурацкий обычай одаривать никчемных родственников невесты разными ништяками, но ничего не попишешь, Айгуля тут на своем настоит, будьте уверены, насчет ее человеческих качеств я уже перестал питать иллюзии. Скажет, типа, перед родителями неудобно, да еще сто тысяч родственников надо обязательно позвать, а то обидятся, и будет крутить мне мошну с мошонкой, пока все не будет, как она хочет. Самое обидное, что тьма дармоедов, всяких там приперевшихся из далекой деревни тещиных двоюродных сестер в компании со всем деревенским ответвлением фамилии, будет бухать за мой счет, а мне не дадут сделать и глотка пива. Все женихи понимают, что такие свадебные прелести - лишь демонстрация, лайт-версия той кабалы, что их ждет в семейной жизни. Но что поделать, если любишь? Все-таки мы, мужчины, преблагородные создания.
Мысли мои были прерваны стуком в калитку. Я открыл и впустил во двор тетю Рабигу. Ее визиту я особо не удивился, она то и дело забегала по коммерческим огуречным делам. Насчет помидоров же я сказал ей, что в этом году они уродились плохо, на продажу нету, самим бы на «кобру» хватило.
С Ермеком они не общались: он при виде соседки трусливо уходил в дом. К слову, в последние дни этот дуралей сильно изменился. Видимо, посещение поэтических вечеров в каннабиоидном опьянении не показано престарелым алкашам. С того дня он вдруг загорелся мыслью писать стихи, говоря, что это его шанс в жизни.
- Зря я жизнь прожил. Ни детей не оставил, ничего. Жрал да срал только. А вдруг во мне тоже талант есть? Я как этих малолеток послушал, так что-то прямо щелкнуло внутри. Да ладно, ты не угорай, серьезно говорю. Хоть что-нибудь после себя оставлю.
И он ходил и целыми днями бормотал себе под нос, придумывая строки и тут же записывая их на первом попавшемся клочке бумаге. По всей даче я натыкался на это творчество, типа «любовь мая валнует кровь», и первое время здорово веселился, но когда в сортире на стенке появилось целое двустишие, что-то типа «не радился я паэтом но вдруг стал им этим летом», я реально испугался за его рассудок. И шмалить в последнее время он стал безбожно много. Не съехал бы с катушек по-настоящему, с моим-то фартом самое время.