— Не сообщник я тебе, ведьма!
Поднимаю кулак, чтобы убить убийцу, но она исчезает.
И тут опять появилась Лена. Теперь она невидимка. Не вижу ни ее лица, ни рук, ни синего платья, ни босых ног. Слышу ее голос, тихий, скорбный, оттуда, издалека:
— Так вот ты какой!.. Подпустил ведьму, позволил гадать на своих мозгах... Что ты наделал, Саня? Как будешь жить? Кто скажет тебе правду? Пропадешь и без правды и без меня.
— Не уходи, Лена!
...Ушла!.. Навсегда.
Заглохло, растаяло, исчезло в тишине эхо ее голоса.
Потом явился Ваня Гущин. Вошел и, не поднимая глаз, сразу начал заполнять блокнот крупными, с торчащей во все стороны щетиной, ежастыми буквами. Исписал все страницы и, так и не посмотрев на меня, скрылся.
Был и Быбочкин. Его холодная, сырая тень накрыла меня. Стоял у моего изголовья с траурной повязкой на рукаве и, заглядывая в шпаргалку, произносил речь:
— Мы должны почтить память... Мы должны увековечить... Мы обязаны... Наш долг...
Был и Тарас. Подмигнул по-свойски, показал редкие зубы, расхохотался, пропел:
— Сегодня я, а завтра ты!.,
Был и Атаманычев-старший. Топтался у порога, качал головой, вздыхал:
— Вот какой я прицельный оказался. Сам не рад. Всю жизнь вот так: без промаха бью, наповал. Остерегаюсь теперь предсказывать людям судьбу. Себе одному только говорю: раки любят, чтобы их живыми варили.
Был и Антоныч. Подошел, положил теплую руку на холодный мой лоб, отчеканил:
— Пришло время, когда ты сам себя можешь судить. Давай, Саня!..
Был еще кто-то в сапогах, в ремнях, с кожаным портфелем, не то милиция, не то военизированная заводская охрана.
Были ребята из комитета. Смотрели на меня с сочувствием, смущенно перешептывались, положили на подоконник кульки с яблоками, шоколадные плитки и ушли.
Идут и идут люди. Пришел и следователь. Мой хороший знакомый, а не узнает. Разложил бумаги, пытает:
— Фамилия! Имя и отчество? Год и место рождения?
— Да разве вы не знаете?
— Знаю. И еще кое-что знаю. Время не терпит. Извольте отвечать на вопросы. Фамилия?.. Имя?.. Отчество?.. Год и место рождения?.. Род занятий?.. Так-с, записано!.. Что вам известно о гибели гражданки Богатыревой Елены Михайловны на горячих путях доменного цеха?
Я долго обдумываю ответ. Ни одно мое слово не должно повредить Алеше. Придвигаю к себе стопку бумаги, подаренную Ленкой, и на верхнем листе рисую схему железнодорожного переезда, разветвления горячих путей, исходные позиции паровозов № 20, № 6 и велосипедистки. А на другом листе отвечаю на вопрос следователя.
Он долго изучает все, что я начертил и написал.
— Так-с, — говорит он. — Приложим к делу. Пойдем дальше. Вы утверждаете, что гражданка Богатырева была в невменяемом состоянии.
— Я написал иначе: она была чем-то потрясена.
— Хорошо. Чем же именно?
Не твое это собачье дело! Молчу.
— Отказываетесь отвечать?.. Пойдем дальше! В каких отношениях вы были с обвиняемым Атаманычевым?
— Он мой друг.
— Друг?.. Странно. Очень странно! Скажите, в каких отношениях были обвиняемый Атаманычев и погибшая гражданка Богатырева?
— Не понимаю.
— До вас не доходили слухи, что Атаманычев и гражданка...
— Сплетнями не интересуюсь, а вот вы... Убирайтесь вон, кумушка!
Я схватил пятьсот листов бумаги и швырнул в голову блюстителя.
И побежал.
Бегу, бегу и вдруг останавливаюсь,
Узкий, неглубокий котлован. Звон лопат. Буханье кайла. Нет, это не строительная площадка. Не поднимется здесь ни башня домны, ни труба мартеновской печи. Не заблестит обкатанный теплый рельс. Опустят в эту желтую щель ящик, обтянутый красной материей, засыплют глиной. И все!
Кладбище. Сиротское. Никакой ограды. Голый выгон, всем ветрам открытый. На отшибе, вдали от Магнитки. Почему живые так старательно прячут мертвых подальше от себя? Льют слезы, засыпают цветами и прячут.
Лена завалена георгинами, полевой ромашкой, ночной фиалкой, укрыта еловыми лапами. Откуда столько цветов и хвойной зелени в безлесной Магнитке?
Рыдают медные трубы. Плачут женщины. Сморкаются мужчины. Все население барака, где жила Лена, пришло проводить ее. Стоят поодаль, пригорюнившись. Пришли все, кто набирался ума-разума под ее присмотром в ликбезе: бородатые грабари в неподпоясанных рубахах, в лаптях. Пришли подруги. Пришла моя сестра. Скрестила на груди руки, ласково-слезно упрекает Лену:
— Светлая головушка, умница, что же ты наделала?.. Цветочек алый, на кого же ты нас оставила?