— Почему безобразничаете, гражданин? — важно и сердито вопрошает Костя Шариков.
— Вы обознались, братцы. Это не я шумел.
— Какие мы тебе братцы? В брянском лесу они, твои братцы.
Я толкаю Шарикова в бок, но он не унимается. Любит свою власть показать. Допрашивает:
— Почему лезешь, куда не положено, да еще посреди ночи?
— Никуда я не лезу. Разберись, что и как, а потом обвиняй и суди.
— Эй, как разговариваешь?!
— Как заслужил, так и разговариваю.
Знакомый голос! Приметный облик. Неужели тот самый? Да, вроде он. Машинист Шестерки! Атаманычев! То и дело натыкаюсь на него. До сих пор он добровольно освобождал мне дорогу. А теперь? Наверно, придется тащить в милицию. Выпил новоиспеченный папаша лишнее и подраться успел. На щеке свежая ссадина, будто рашпилем по коже провели. Нос расцарапан. Ухо окровавлено. Ну и мордоворот!
Шариков ощупывает карманы нарушителя, грозится:
— А вот мы сейчас разберемся, кто чего заслуживает. Я осодмилец, охраняю порядок и спокойствие трудящихся. А ты кто такой, хлюст?
Атаманычев прикладывает платок к левой стороне лица и одним глазом смотрит на Шарикова:
— Я не хлюст, а тот самый трудящийся, чье спокойствие вы охраняете.
— Ваши документы?!
Атаманычев достает заводской пропуск. Шариков долго, как эксперт, изучает его. Неохотно возвращает.
— Где это тебя так разукрасили? За какие проделки?
— По случаю отцовства выпил и на дурацкий кулак напоролся, — смеясь, подсказывает Леня Крамаренко.
— Не выпивал и не хулиганил я. И не отец.
— Даже не отец? — Шариков удивлен и возмущен. — Чего же ты здесь околачиваешься?
Леня легонько шлепает ладонью по спине Атаманычева.
— Ладно, не будем уточнять, что и как. Иди, друг, домой и спи себе спокойно!
— Никуда я не пойду. Мне и здесь пока неплохо.
— Так мы в шею вытолкаем тебя, если не уйдешь! — кричит Шариков.
— Попробуй!.. — Парень отступает на шаг к стенке барака и широко расставляет ноги. Бывалый, видно, драчун.
Нянька сбежала с крылечка, накинулась на Атаманычева:
— Почему не объяснишь, как попал сюда? Говори! Молчишь? Ну так я сама скажу. Он на руках притащил сюда беременную, на последних минутах. А она вовсе чужая ему. Сама, без провожатого к нам потащилась. И на рукастых гуляк наткнулась. Вот этот «фулиган» отбил ее от нехристей.
Костя Шариков недоверчиво хмыкнул:
— Красивая сказка, а верится с трудом... Как же эта женщина одна, без провожатого пустилась в такое путешествие? Почему в такую минуту да еще на ночной дороге оказалась без мужа?
— Был муж да сплыл. Цветочки понюхал, а ягодок испугался.
— А где, на какой улице было совершено нападение? — допытывался Шариков.
— А ты не гдекай, командир, не подозревай, а поблагодари человека как следует. Заслужил!
Нянька приблизилась к Шарикову, почему-то заглянула ему в лицо, словно запоминая, и ушла к себе в барак.
Костя подобрел. И даже смутился.
— В милицию сообщил? — вполголоса, мягко спросил он Атаманычева.
— Не до милиции было, — буркнул тот.
— Фамилия пострадавшей?
— Не знаю.
— Где это случилось?
— Там... в Горном поселке.
— Понятно!.. — разочарованно протянул Шариков и потерял интерес к разговору.
— Что тебе понятно? — Атаманычев совсем помрачнел. — Я спрашиваю: что тебе понятно?
Шариков не откликнулся. Вместо него ответил Леня:
— Не придирайся, друг. Ничего страшного он не сказал.
— Сказал!.. Всюду ему подкулачники да церковники мерещатся. Знаю я этого бдительного товарища.
— И я тебя знаю, — огрызнулся Шариков. — Добренькими прикидываетесь. Отцовские грехи благородными поступками прикрываете. Ничего не выйдет у вас, бывшие.
Шариков лихо, на каблуках, повернулся к Лене и ко мне:
— Мы с ним старые знакомые. Два года назад в комитете обсуждался вопрос, принять или не принять в комсомол сынка бывшего церковного старосты и регента... Большинство высказалось против. Отклонили. Ясно теперь, почему он так разговаривает со мной?
До этого момента, несмотря на мои тайные счеты с Атаманычевым, я осуждал придирки Шарикова. Но сейчас... Сынок церковника! Не зря я, значит, с первого взгляда насторожился. Классовое чутье сработало.
— Верно, не приняли... Большинством в один голос... — Атаманычев пытается говорить и держаться с достоинством. Чудак! Да разве с разбитой мордой сохранишь достоинство? — Твой это был голос, Шариков!
— Да, мой! Не отказываюсь. Таких субчиков, как ты, близко нельзя подпускать к Ленинскому комсомолу.