Выбрать главу

Сегодня она в ситцевом сарафане — красный горошек по белому полю. Коротенькие, пышные рукавчики, глубокий вырез на груди. Ленка не показывается в таком наряде на работе. Стыдится. Чудная! Человек обязан быть красивым — лицом, телом, словом, мыслями, трудом, одеждой. Когда разбогатеем мануфактурой и шелками, всех женщин принарядим.

За стеной, на лестнице, слышится железный скрежет: дзон, дзон, дзон. Подкованный человек медленно одолевает ступеньку за ступенькой. Останавливается на площадке, грохает в нашу дверь. Пусть барабанит. Меня это не касается. Не жду гостей.

Соседка шлепает босыми ногами по прихожей, сердито спрашивает:

— Кого там носит по ночам? Что надо?

— Голоту ищу, машиниста горячих путей.

По мою душу! Что-нибудь с Двадцаткой случилось? Или на домне авария?

Все. Пропал наш праздник. Деваться некуда. Впускаю к себе нежданного гостя. Первый раз его вижу. Душистый. Прибранный. С портфелем в руках. Очень улыбчивый. Сначала я увидел его сияющую улыбку, а потом все остальное. Она, эта улыбка, как бы впереди него летела.

Ленка отошла к этажерке, взяла книгу, уткнулась в нее. Строгая, недоступная, внушает почтение. Молодчина!

Гость не спешил объяснить, зачем пожаловал. Внимательно оглядывался.

— Да, скромная обитель.

Прошелся от окна к двери, поскрипывая подошвами. В маленькие, начищенные сапожки заправлены темно-синие галифе. Черная косоворотка с белыми пуговицами подпоясана широким ремнем. Виски наголо, под бокс, острижены. Кто такой? Наверное, специальный корреспондент из Москвы или Свердловска. Многие заезжие журналисты считают своим долгом побывать на Двадцатке, посмотреть, как вкалывает ее водитель. Некоторые и дома покоя не дают. Этот, видно, из таких. Интервью хочет взять. Самое подходящее время выбрал!

Он бесцеремонно разглядывает меня. На Ленку не обращает внимания, просто не замечает, хотя ее и слепой должен увидеть. Нахал!

Наглядевшись на меня, он сдвигает сияющие сапоги, цокает каблуками.

— Рад вас видеть, товарищ Голота. Вот вы какой!

Наконец-то выстрелил. Долго прицеливался. Слыхали мы не раз подобные слова, знаем им цену.

Я не добрею. Не клюю на приманку. Не скрываю, что гость должен как можно скорее оставить нас в покое.

— Позвольте представиться. Быбочкин!

Прозвучало гордо, будто его фамилия всем и каждому известна. Не знаю! И знать не желаю. Пошел ты!..

Он снисходительно улыбается.

— Понимаю! Вы удивлены: кто, зачем, почему? Успокойтесь! Явился с самыми благовидными целями. Глубоко заинтересован вашей личностью, отмеченной печатью истории.

Ленка взглянула на меня, отыскивая на моем лице эту самую «печать». Прыснула и уткнулась в книгу.

Быбочкин осуждающе поджал губы. Первый раз вижу человека, которому не нравится моя Ленка. Откуда ты взялся такой?

— Насчет вас, товарищ Голота, есть важное решение. Вот по этому вопросу я и должен с вами по душам покалякать.

— А нельзя ли отложить каляканье до завтра?

— Ни в коем случае. Дело срочное, государственной важности.

Я вздохнул, сел на кровать, а единственную табуретку подвинул гостю. Он не пожелал сесть. Раздраженно цокал железными каблуками и неделикатно поглядывал на Ленку. Того и гляди скажет, чтобы убиралась вон.

— Я бы хотел поговорить один на один, без посторонних.

Ну и тип! Ждал я какой-нибудь выходки и все-таки растерялся, молчал. Ленка тоже растерялась, но по другой причине. От удивления, что я не ответил на оскорбление.

— Здесь нет посторонних! — говорю я.

— Есть!.. Я ухожу, — бросает Ленка и бежит к двери.

Я рванулся за ней, но Быбочкин успевает вклиниться между нами. Крепко держит меня за руку.

— Девушка поступила правильно. Ей будет скучно слушать наш сугубо деловой разговор. Но если вы хотите, пусть остается.

Поздно. Она уже понеслась по лестнице. Не остановил ее и мой крик. Сам не знаю, почему не догнал, свинья такая!

— Нуте-с!.. — Быбочкин потер ладонью о ладонь. — Теперь можно и покалякать мужчине с мужчиной. Приступим!.. Я, как вы догадываетесь, новый человек в Магнитке. Прислан в порядке укрепления низовых кадров. Возглавить, так сказать, местный профсоюз. Нам с вами часто придется иметь дело. Так что пусть первый блин, вопреки пословице, не будет комом.