Ишь чего захотел! Была холодная картошка, но я ее слопал перед работой. Была вобла, но от нее остались на газете только сизые ошметки.
Придется сбегать к Ване Гущину, стрельнуть шамовки. Он хлебный парень.
Не успел выйти. Кто-то осторожно стучит подушечками пальцев в мою дверь. Деликатный посетитель. Столько гостей уже было, что я насобачился по стуку различать, какие они.
Так и есть — симпатичный! Тетя Маша. Раскраснелась от смущения. Стоит у порога и протягивает мне корзину, накрытую белой тряпицей.
— Вот, Саня, держи!
— Здравствуйте, Марья Игнатьевна! Что это вы?
— Вареники с земляникой и творожком... Сметанка из погреба, хоть ножом режь!.. Ешь, Саня! От пуза харчуйся.
Выставляет еще теплый горшок, полный беленьких вареников, головастый глечик с поджаристым каймаком.
— Ешь, Саня! Для тебя приготовила. Коровка у меня своя.
— Напрасно старались, Марья Игнатьевна. Не привык я чужими трудами кормиться. И не в тюрьме сижу, чтоб передачами пользоваться.
Она будто не слышала меня, вываливала на тарелку вареники.
— Уплетай, Саня! Заработал! Слезы мои сиротские осушил. Разыскался братеник.
Губы ее расползлись в улыбке. Расцвела, помолодела хуторянка.
— Очень рад. Где же он пропадал?
— Ты поешь, Саня, а потом расспрашивай, шо воно и як.
— Ну, знаете, по такому случаю и аппетит появился. Да не какой-нибудь, а волчий. И вы со мной давайте.
— Я дома харчевалась. Ешь сам.
Я проглотил первый вареник и воскликнул:
— Сто лет не пробовал таких! С самого детства!
В одно мгновение подобрал все угощение. Ну и вкуснота!
Тетя Маша умилялась, глядя на меня, и даже слезу смахнула. Чем не мать-кормилица!
— Саня, а семейных карточек от старой жизни не осталось?
— Какие там карточки! Все пропало.
Она посмотрела на фотографию Ленки.
— А это кто? Знакомая или из журнала «Огонек»?
— Лена Богатырева! Первейшая девушка на свете. Скоро поженимся.
— Пригласишь на женитьбу?
— Обязательно.
— Не положено свадьбу играть без матери. Добрый это обычай. Хочешь, я буду посаженой матерью?
Я чуть не рассмеялся. Ну и ну! Герой горячих путей, «историческая личность», депутат — и вдруг старорежимная свадьба!
— Мы по новому обычаю сыграем свадьбу, — говорю я. — С комсомольским припевом.
— Ничего, приспособлюсь!
Она берет фотографию Лены, смахивает с нее пыль, вздыхает.
— Значит, невеста? А я подумала, твоя Варвара. Пропала девка! Вспоминаешь сестренку?
— Как же! До сих пор снится: то в лесу бегаем, то купаемся в речке...
Опять разжалобилась тетя Маша, тихонько шмыгает носом.
— Поискал бы как следует ее. Я вот нашла. Может, и она войну и голод перетерпела. Бабы живучее вас.
— Вряд ли уцелела! Гордая она. Не стерпела обиды. Руки, наверно, на себя наложила. В общем, пропала. Ни слуху, ни духу.
— Да разве это гордость — руки на себя наложить? Надо было плюнуть на обидчиков и жить-поживать. Я б так сделала.
Не зря она это сказала. Может, действительно сделала что-нибудь этакое. Напрасно я на нее наговаривал. Не похожа она ни на бывшую, ни на малахольную.
— Тетя Маша, где пропадал ваш Шурка? Где он теперь проживает?
— Здесь он! — сказала Марья Игнатьевна и кивнула за окно.
Глава одиннадцатая
Тревога!.. Тревога!.. Тревога!.. Во все концы Магнитки носятся комсомольские патрули: то помогают медным каскам тушить пожар на Коксохиме, то откапывают в котловане грабарей, заваленных глиной, то отгоняют подальше от Магнитки таборы кочевников с их тифозными вшами и трахомой, то усмиряют ретивых молодцов, затеявших драку среди бела дня.
А меня Костя Шариков нацелил на «княжеские хоромы». Так он назвал обыкновенный барак за то, что в нем не уживаются завербованные. Текут, как песок между пальцами. Неслыханно привередливы: жалуются на особо лютых клопов и на какую-то нечистую силу, «а обидную тесноту, на кошмарный, будто бы в сто сорок ноздрей, забористый ночной храп и опять же на разгул какого-то домового.
Ну и выдумщики! Шило, торчащее в одном месте, а не домовой, не позволяет им укорениться на земле Магнитки.
Каких только летунов не перебывало за два года в этом злосчастном бараке!.. Полтавские грабари, смоленские плотники, тамбовские каменщики, белорусские лесорубы и пильщики.
Нынешние постояльцы всей артелью сдали рабочий инструмент, спецовку, продовольственные карточки, затребовали справки об увольнении.
Хорошо еще, что так бегут, в открытую, организованно. Бывало и похуже. Дезертировали втихомолку, не востребовав документов, прихватив с собой казенные простыни и одеяла, продовольственные карточки и не вернув проездных, суточных, подъемных и авансов на обзаведение.