— Здравствуй, Саня. Почему взъерошенный?
Вот и верь после этого вековой мудрости: «В душу человека не заглянешь». Все видит, все чувствует моя Ленка.
Надо тревогу вывернуть наизнанку, посмеяться над собой.
— Здорово, чертяка напугал меня, — говорю я.
— Какой чертяка?
Я кивнул в ту сторону, где только что стоял нахальный наблюдатель.
— Сбежал. Трусливый ухажер!
Лицо Ленки вспыхнуло, покрылось каленой смуглостью и стало еще ярче.
— Брось разыгрывать, Саня!
С головой выдала себя, а на словах сопротивляется. Не смеет сознаться, что позволила любоваться собой чужому дяде. Эх!.. Мало ей моей любви, еще кого-то желает покорить.
Хочется мне сказать что-нибудь такое-разэтакое...
Красное, черное, белое, синее, желтое!..
Осадил на дно свинцовую муть, прокашлялся, говорю:
— Хлюст какой-то пялился на тебя целый час.
— Целый час?.. Ай-я-яй! Да как же ты вытерпел?
И рассмеялась. На литейном дворе, наверное, было слышно, как она хохотала. А я мрачно молчу. Кто же он? Откуда взялся? А не тот ли это молодец, которого она когда-то любила?.. Пропал и явился.
Вон куда меня занесло! Столько времени не придавал этой допотопной истории значения, а сейчас...
Стрелка часов подбирается к восьми ноль-ноль. Ленка вытирает фланелевым лоскутом стекла приборов и ехидничает:
— Чего, дурень, боишься? Мало тебя любят, да?
— Я боюсь? Что ты! Не родился еще такой, кто запугает!
Это уже совсем лишнее. Перед кем вздумал хорохориться? Поднимай, притворщик, руки, сдавайся!
Прогудел гудок.
Пришла сменщица. Ленка собрала свои пожитки, и мы выходим из кабины. Утро в разгаре. Воздух прозрачный, как родниковая струя: пей взахлеб, прохлаждайся, всматривайся в летние дали хоть до края земли.
Шагаем с Ленкой по солнечной долине доменного, по горячим путям, со шпалы на шпалу. Мою Двадцатку разыскиваем, разговариваем.
— Знаю я, Саня, как смотрят на меня эти... настырные. Ну и пусть. Ты всех и каждого застишь.
Ленка кажется мне теперь во сто раз лучше, чем минуту назад. От доброго чувства, от умного слова хорошеют и красавицы.
— Вечером увидимся? — Ответа она не ждет, уверена, что увидимся. — Ты ко мне прибежишь или я к тебе?
— Как хочешь.
— Ты! У нас сегодня перелом смены. В два опять выйду на работу. Буду ждать. Не задерживайся.
И она рассмеялась без всякой причины. Весело ей со мной. А мне с ней. Теперь только хорошо понимаю, какая сила скрывается в стихах Пушкина «Я помню чудное мгновенье». Вся моя жизнь с тобой, Лена, будет «чудным мгновением». Всегда ты будешь являться, «как мимолетное виденье, как гений чистой красоты».
Мимо нас пробежал паровоз Шестерка. Из окна высунулся чернявый машинист.
— Посмотри! — Я толкнул Лену. — Это он! Тот самый... наблюдатель.
Она внимательно смотрит вслед паровозу. Брови ее ломаются.
— Не веришь ни себе, ни мне? Эх, коханый ты мой!
Ленка хотела высмеять меня, а вместо этого приласкала.
Коханый! Любимый!
И я прямо тут, на горячих путях, на виду у всех, оставляю на губах Ленки печать коханого.
Не кончается наша с Ленкой короткая дорога: не можем найти Двадцатку. То ли она скрывается от нас, то ли мы от нее убегаем. Удивится напарник, проработавший весь вечер и всю ночь, что не сменил я его вовремя.
Прибавляю шаг.
Под шлаковыми желобами надо поискать Двадцатку. Идем через литейный двор. Пользуюсь всяким случаем, чтобы хоть краем глаза взглянуть на работу доменщиков. Свет чугунной плавки запал мне в душу с малых лет, с тех пор, как бегал к отцу на завод с краюхой хлеба и кастрюлькой борща, укутанной в старый пуховый платок.
Нет моего паровоза и под шлаковыми желобами.
Несемся, прыгаем по лестнице, минуя сразу две-три ступеньки, и сталкиваемся с Костей Шариковым. Серьезный он и тощий, длинношеий. Расклепан в длину за счет ширины. На такого девчата не заглядываются.
— Так вот, оказывается, чем ты занимаешься, Богатырева!.. Свиданничаешь!
Мы с Леной еле-еле сдерживаемся, чтобы не расхохотаться.
— А стенная газета? — вопрошает Шариков. — А дела ячейки? А ликвидация неграмотности среди союзной и беспартийной молодежи? А членские взносы? А трудовой заем?
Ленка еще теснее жмется ко мне, улыбается.
— С ночной иду. Отдохну часок-другой, а потом и за дела ячейки возьмусь. Бывай здоров, Костя! Рада была тебя видеть.