Ася выскакивает из будки, суматошно кричит:
— Эй, Шурка, пошел за чугуном, живо!
На большом клапане хотелось мне помчаться к домнам. До конца месяца надо вывезти пять тысяч тонн чугуна. Выполнить и перевыполнить. Каждая ездка важна: быть или не быть во главе передовиков. Трудно удержаться на месте. Но я все-таки пересилил себя. Повернулся к Алешке.
— Иди! Твоя очередь.
— Меня не приглашают, — сказал он.
— Так что ж, давай!
— Чего валандаешься, Шурка? — надрывалась стрелочница. — Доменщики названивают, спрашивают, где Двадцатка.
— А почему Двадцатка? Не моя очередь.
— Отлыниваешь? Вот так ударник!
— Шестерка должна работать. Давай ты, Алеша.
Я уже ничем не рисковал. Был уверен, что Алексей, как бы я ни отнекивался, уступит свою очередь.
Алеша взял меня за плечи, подтолкнул к паровозу.
— Иди, Саня! Таскать тебе и не перетаскать.
Все понял, что творилось в моей душе, но и виду не подал. Не обиделся и не обидел. Не побоялся показаться простоватее, чем был на самом деле. Славный парень!
С Магнит-горы донеслась бесшабашная, веселая пальба. Гремят динамитчики...
Я поднялся на Двадцатку. Вася Непоцелуев встретил меня брезгливой ухмылкой. Никогда раньше так не косоротился. Чем я ему не угодил? Ладно, не время выяснять отношения. Я взглянул на водомерное стекло, на манометр. Пара, воды и огня достаточно. Можно с ветерком вкалывать.
Двадцатка мягко катится по рельсам. Тигр больше наделает шума, чем моя ладная, отрегулированная до последнего винтика машина.
У подножия домны под желобами стоят пустые ковши. Ждут чугун. На литейном дворе разгуливают в своих широченных войлочных шляпах, с пиками и резаками наши мушкетеры-горновые.
— Давай, давай! — поторапливает меня мастер.
Хорошее слово. Давай, Голота, вали в котел пятилетки свой труд! Давай, Голота, пять — в четыре! Давай, ты очень нужен людям! Давай!.. На тебя все надеются. Давай!.. Вперед, друг, без страха и сомнения. Трудись в поте лица своего. Давай двигай в будущее! Ударяй и возвышайся! Давай!
Жестко щелкнула автосцепка. Паровоз и ковши вклинились друг в друга, стали поездом.
Ну, теперь ты, чугун, давай!
И хлынула огненная река. Густая, способная железо испепелить, разбрасывая во все стороны искры, она бесшумно несется по руслу канавы, срывается с обрыва и падает в ковши.
Чугунный жар. Бетонный потолок литейного двора, черные кауперы, стальные конструкции, рельсы, шпалы и все вокруг становится оранжевым, вот-вот вспыхнет.
— Поехали! — Составитель вскакивает на подножку.
Я осторожно толкаю регулятор. На одно деление. На другое. На третье. Труба выдыхает кудрявое, круто сбитое, сливочного цвета облако дыма.
Двадцатка идет натужно, но чувствуется в ее движении мощный запас энергии.
Катится поезд, полный огня. По горячим путям. Мимо кауперов и доменных башен. Мимо небоскребной воздуходувки. Податливо прогибается земля. Позади нас огнедышащее пекло, а впереди свежая, встречная волна воздуха. Хорошо! Сто раз на день произношу: «Хорошо!»
Еще на одно деление передвигаю регулятор. Поезд убыстряет ход. Прокладываю себе безопасную дорогу и свистком и автоматическим колоколом.
Колокольный гул и разбойничий свист!..
Расступись, честной народ, да полюбуйся солнечным добром!
И расступаются, провожают взглядами, улыбаются — рабочие, ремонтирующие пути, горновые, землекопы, девчата.
Первый рейс с чугуном завершился благополучно. А второй, со шлаком... До сих пор не пойму, что случилось. Зазевался? Не рассчитал силу паровоза, ход поезда и подъем пути?
Выехал с одной станции и не доехал до другой. Застрял на перегоне. Растянулся!
Оскандалился в самом людном месте, рядом с экипировочным складом.
Грузчики смеются, тычут в мою сторону лопатами, кулаками, дерут горло.
— Вот так ударник! Ударял, ударял и напоролся ж... на ежа!
— По океан-морю шагал, а в луже растянулся!
— Цоб-цобе, безрогие! Тпрру, кобыла!
— Эй, ваше сиятельство, подвезите!
— Братцы, поможем передовику пропихнуться в рай! Раз-два, взяли!..
Я спрятался в кабине. А куда от себя спрячешься? Стыдно, реветь хочется. Пара и огня в избытке, шлаковый поезд легче чугунного, а с места сдвинуться не могу. Колеса бешено вхолостую вертятся, над трубой бушует метель искр и угольной мелочи. Еще одна такая пробуксовка, и скаты станут гранеными. Захромает паровоз, попадет на канаву в депо — перековываться. Не в одну тысячу рубликов обойдется ремонт.
Закрываю регулятор, продуваю краны и рукавом спецовки вытираю умытое позорным потом лицо. Так мне и надо, хвастуну! Раскукарекался, распетушился, вообразил, что сам, без курицы, способен нести яйца.