И пошел и пошел громить.
Кваша терпеливо переждал бурю и опять за свое:
— А как все-таки насчет мордобития!? Было или не было?
Все засмеялись. И мой помощник Непоцелуев не постеснялся хохотать.
Быбочкин гремел своим басом на самой высокой ноте:
— Можно и по рукам ударить тех, кто мешает нам строить великое будущее! Вот так, друзья! Будьте здоровы!
Взглянул на часы и суетливо зашагал по шпалам.
Только теперь, когда Быбочкин ушел, разгорелись страсти.
Кваша смерил меня с ног до головы взглядом, покачал головой.
— Недотрога! Правый и чистый. Ток высокого напряжения! Череп и кости! Берегитесь, голые руки! С сильным не борись, с богачом не судись, с Голотой не гневись...
Один распекает меня, а все остальные смеются. Лучше бы избивали. Хуже кулаков это — быть посмешищем в глазах своих товарищей.
Порываюсь уйти, но удерживают неожиданные слова Алешки.
— Над чем смеешься, Виктор Афанасьевич? — спрашивает он у Кваши. — Хорошая статья Голоты. Я принимаю его вызов. Поборемся! И тебе не мешает включиться в соревнование.
— Заткнись, Лексей! Не об газетке гутарим. Фулигана обсуждаем. Что же это получается? Шиворот-навыворот. По нашим порядкам драчуна положено тащить в народный суд, а его в герои выпихивают.
Трепплощадка уже не смеется. Посерьезнели и паровозники и движенцы. Все вглядываются в меня, все казнят. Бррр!.. Слава богу, гудок заревел.
Глава шестая
Рано утром к одиннадцатому корпусу подкатил трехколесный бордовый мотоцикл. Спицы ровненькие, сияют. Руль никелированный, широкий, как воловьи рога. Мотор работает мягко. Цепь не гремит. Выхлопная труба приглушенно, без копоти выбрасывает отработанный газ. Завидная машинка. На таком рысаке можно доскакать не только до Уральского хребта, но и дальше, до самого Златоуста. Договорились мы с Алешкой махнуть в лес по ягоды.
На водительском троне Алеша. В коляске примостилась женщина в темном платье. А это кто?
Захлопываю окно, хватаю рюкзак с харчишками и бегу вниз, напевая: «Будем, как солнце! Будем, как солнце!»
Не будем!.. В мотоциклетной коляске расселась сумасбродная мачеха Алешки. Ну и компания!
Я приуныл и растерялся так, что еле поздоровался. Все мои чувства и думы выступили жирной кляксой на лице, как на промокашке.
— Что это с тобой, Саня? — удивился Алешка. — Не выспался? Зубы ноют?
Я не успеваю ничего сказать. Тетя Маша заговорила:
— Скривился, як середа на пятницу. Як же ему не кривиться? Уговорился с другом путешествовать, а тут баба увязалась.
— Что вы, Марья Игнатьевна! Я рад.
— Нехай буде гречка! Садись швидче, а то медведь все ягоды языком слижет.
Взобрался я на заднее седло, обхватил Алешку, и мы поехали. Близкими кажутся горы, если смотреть на них на ясной зорьке. Но добираться к ним по пыльной и ухабистой дороге нелегко. Только через час, исхлестанные встречным ветром, измотанные тряской, попали мы на горное озеро. Синеет оно среди молодого ельника, карликовых березок, старых елей и древних, с раскидистыми ветвями сосен.
Мы с Алешкой сразу кинулись на травяное раздолье. Кувыркаемся, дубасим друг друга кулаками, захлебываемся смехом и все ближе к воде подбираемся. Хорошо! Не верю, что мы когда-то ссорились.
Марья Игнатьевна засмотрелась на нас. Сидит, как богородица, скрестив на груди руки.
Мы разделись и побежали в озеро, а она выбралась из коляски, начала разгружать свое добро: сырую картошку в ременной авоське, молочный бидон, черную буханку, берестовые туески, корзину с припасами.
Одним махом выплываем на середину озера, на глубину, высветленную солнцем до самого дна.
Алешка, будто на перине, разлегся на воде. И я закидываю руки за голову, вытягиваюсь в струнку, становлюсь невесомым. Лежим блаженствуем.
— Хорошо! Дальше некуда!
— Посмотрим, что скажешь, когда увидишь поляны, засыпанные ягодой, когда маманя испечет картохи!
— Чересчур молода твоя маманя.
— Не такая она молодая, как тебе кажется. Скоро сорок стукнет.
— Ладишь ты с ней?
— А чего нам ссориться? Хорошая она. Если бы все такие были!
Вот тебе и раз! А как же быть с ее сумасбродством? Осторожно забрасываю удочку.
— А почему она, хорошая, людей пугает?
— На такие дела она мастерица, — засмеялся Алешка. — А чем тебя она напугала?
— Так... одной выдумкой. Приперла к стенке, расплакалась: «Пропал мой братик. Придется тебе, Санька, стать его заместителем».
— Странно. Не так она пугает. Правду-матку режет. На несправедливость бешено кидается. Не перепутал ты чего-нибудь? Первый раз слышу о братике. Сирота она! Вся ее семья благополучно скончалась. Не понимаю. Может, опять припадок? У нее с головой что-то было лет пять назад. Не шумела, тихо плакала и лимон из рук не выпускала.