Брехня! Шалопай напялил рабочую куртку. Да еще и марафета нанюхался, наглотался. Не знает он, почем фунт лиха. Не слыхал ничего о Гнилых Оврагах. Не зажигал с дедом Никанором у изголовья погибших шахтеров сотни свечей. Не протухал в собачьих ящиках. Не лез живьем в котлы с горячим асфальтом. Не выскоблен теркой коммуны. Не намагничен любовью первой дивчины Магнитки и всей России. Паршивый чистюля, белоручка, ухажер, а не строитель!
Плеваться хочется от досады, а Ленка хохочет, танцует. Рада, что меня так испохабили.
— Браво! Отлакированный ударник!
Девчонка! Ладно, пусть смеется, пока есть охота. Скоро отяжелеет, серьезно задумается. Я свернул плакат в трубку и бросил его под кровать.
— Чего приуныл, Санечка? Не похож? Нечего, брат, на зеркало пенять, коли смазливая рожа. Писано с натуры. «Крысавец»!
Я обомлел, свирепо посмотрел на Лену.
— Что? Как ты сказала?
— Первый раз слышишь? Вспомни статью Горького, литкружковец!
Она клюнула своим прохладным твердым носиком мою мягкую с большущими ноздрями горгулину.
— Чистый «крысавец»!
Отлегло! Значит, Горький! А я, балда этакая, подумал, что Ленка и Алеша сговорились выступить против меня. Алешка ведь тоже, нападая на меня, козырнул этим ядовитым словечком. Случайное совпадение, а я черт знает чего нагородил. Ну и фантазер!
— О чем ты, Саня? —Ленка берет меня за подбородок, поднимает голову и близко склоняется ко мне. — Что тебя мучает? Скажи!
— Какие муки? Не выдумывай! Неужели я, самый счастливый человек на свете, похож на страдальца?
Разочарованно отстранилась.
— Ну, я поехала! — сказала она громко, энергично, будто разговаривала с чужим, да к тому же еще глухим дядькой, а не со мной.
— Куда же ты, гений? Бросаешь одного?
— Бросаю! Работы по горло. Костя нагрузил.
— Да пошел он со своей работой!.. Останься! — Я сдернул с ее головы кепку. — Опять мы вдвоем. Удрал Антоныч в гостиницу. Догадлив, старик!
— Обрадовался! Что с тобой, Саня? Так ждал друга, так праздновал встречу, а теперь... надоел друг?
Она внимательно смотрела на меня, ждала ответа. А я молчал. Вспомнил Ваську Непоцелуева с его братом, вспомнил крупный разговор с Алешкой Атаманычевым. И опять мне показалось, что Ленка все знает о нашей стычке.
— Саня, ты не слушаешь меня. Где ты?
Целую ее чересчур серьезные глаза, говорю:
— Да, верно, обрадовался. Антонычу удобней в гостинице. И нам хорошо. Хочу быть с тобой. Только с тобой. Ты и я! Никого между нами. Ни отца, ни брата, ни матери, ни друга! Любовь растет и крепнет без свидетелей.
Я подхватил ее на руки, зацеловал, забаюкал, как маленькую.
Перестала вопрошать. Притихла. Успокоилась. Глаза посветлели. Губы податливые, мягкие. Щеки разгорелись.
В прихожей зазвенел и загремел велосипед Ленки. Соседка шумит. Назло нам. Пора, мол, кончать свидание! Не выдержала. Слишком долго, по ее понятиям, блаженствуем, бессовестные. Да разве это долго? И целых суток нам мало.
Далеко-далеко хрипит, надрывается гудок. Люди шагают на работу, а мы баклуши бьем. Ничего! Мы все наверстаем! Наш гудок завтра заревет.
В открытое окно заглядывают глазастые, любопытные звезды. Полуночный ветерок шевелит газету. Хорошо, дальше некуда!
Ленка глубоко вздыхает и крепче прижимается ко мне.
Все понятно, но надо еще и поговорить.
— Аленушка!
— Что, Санечка?
— Свадьбу как сыграем? Тихо или со звоном? Дома? В клубе?
— А как ты хочешь?
— Я? Смеяться не будешь?
— Не знаю. Я ведь смешливая, могу расхохотаться без всякой причины. Говори!
— Мне хочется, чтобы ты была в подвенечном платье, в белых туфельках, с розами в волосах, с ночной фиалкой в руках. И пусть свечи везде горят. И воском пахнет. И девчата ангельскими голосами поют. И колокола названивают.
Ленка шлепнула меня по лбу, расхохоталась.
— Ну и придумал! Комсомольца, коммуниста, ударника на ладан потянуло! Подвенечного платья захотелось! Старорежимная у тебя мечта, Санька! Смотри, никому не рассказывай, а то на смех поднимут.
— Пусть! Скажи, хочешь такую свадьбу?
— Мало ли кому чего хочется!