— Всё! Будут и цветы и батисты на подвенечное платье. Из-под земли достану!
— Не хвастай, доставало! Ситца не купишь в магазине, а ты батиста захотел.
— Достану! Пойду к начальству.
— Что ты! — испугалась Лена. — Не ходи.
— Думаешь, не дадут?
— Если и дадут, все равно не надо. Другим пеленок не хватает, а тебе... И так уже везде говорят...
— Чти говорят?
— Всякое... О твоем ордене, о музее, премиях.
— Каждого награждать — в Кремле золота и серебра не хватит! На всяк завистливый роток не накинешь платок! Знаю я, кто они, эти завистники. Лодыри. Рвачи!
— Алеша Атаманычев не рвач и не завистник. Ничуть не хуже тебя.
Ах, вот оно что! Значит, все-таки сговорились! За моей спиной. Да как она могла? Вот тебе и гений чистой красоты!
— Выходит, ты переметнулась к Алешке? — спрашиваю я после долгого молчания.
Не ответила. Похолодела, будто в лапах у мороза побывала.
— Да знаешь ли ты, что он приписал мне? «Все рабочие люди — пришлепки, а я один — сиятельство...» А он кто такой? Труса праздновал в ураган!
— Не надо, Саня!
— Нет, надо! Такое ты затронула со своим Алешкой... Считаете, я всем работягам дорогу перебежал? Мешаю ударно работать? Так, да?
Ленка отгородилась от меня одеялом.
— Вот как я считаю: не ты один воздвигаешь Магнитку.
— Знаю. Слышал. Что-нибудь новенькое скажи. Своё. Ну! Крой! В чем я провинился перед тобой, перед Магниткой? Какое совершил преступление?
— Не кричи, соседей разбудишь!
— Говори, согласна ты с Алешкой?
— Смотрите, пожалуйста, какой грозный допрос учинил! Чем не сиятельство?! Все я вижу, Саня. И не только я одна. Плохо с товарищами разговариваешь. Важничаешь. Заносишься. Кулаками размахиваешь. Алеша тебе, как другу, правду выложил, а ты...
— Ну, знаешь! Дружил волк с кобылой...
— Саня, милый! Помолчи, если не умеешь разговаривать по-человечески.
Она посмотрела на этажерку, где красовалась мраморная фигурка.
— С утра до вечера смотришь на нее — и не выпрямляешься.
— Брось, Ленка, воспитывать! Не твое это дело. Люби меня — и ты сделаешь больше, чем все воспитатели, вместе взятые.
— Не люблю! Сбежать хочется от такого куда глаза глядят!
— Так я и поверил! Никуда ты не денешься. Любишь! И всю жизнь будешь любить. Прикованы мы друг к другу навеки.
Я хотел обнять ее, но она не далась.
— Хвастун! Зазнайка! Глухарь!
— Ну и молодоженка! — Я засмеялся. — Пилишь, пилишь, как столетняя жена! Пополам скоро перепилишь. Невенчанная, незаконная, а так опасно рискуешь. Гляди, раздумаю жениться! Невеста, согрешившая до свадьбы, не должна быть занудой.
Сказал — и сразу пожалел. Разве такими вещами шутят? Жутко мне стало. Смолк. И Ленка затаилась. Потрясена. Надолго задумались молодожены.
— Прости, Аленушка! — прошептал я и потянулся к ней. Не оттолкнула. Позволила обнять, но сама не пошевелилась. Я поцеловал ее в ледяные губы и еще раз сказал: —Прости! Сама знаешь, не мастер я веселиться — нескладно пошутил,
Она оттолкнула меня кулаками. Села. Поджала под себя ноги. Прислонилась спиной к стенке.
— Нет, ты не пошутил! Камень из-за пазухи вытащил и бабахнул,
— Что ты, Ленка! Любимую и цветком ударить — преступление.
— Ударил!.. Давно знаю, в чем меня подозреваешь.
Не хотел я злиться, а пришлось. Допекла!
— Подозреваю? Да разве это не правда, что ты и Алешка?.. Все до сих пор болтают.
— Болтовни всех не слышала, а вот твою довелось.
— Здрасте! Но ты же сама признавалась: «Любила я одного человека, верила ему, а он...» Забыла?.. Наплевал я на то, что было у вас с Алешкой! Ничуть меня это не касается. А вспомнил я эту допотопную историю просто так. Я не феодал какой-нибудь...
Лена скрестила на груди руки, презрительно засмеялась.
— Значит, ты все время думал, что я и Алеша... Думал — и прощал? Ой, какой же ты сладенький! Мармелад! — Она помолчала, с отвращением глядя на меня. — Не было никакой допотопной истории! Ни с Алешкой, ни с кем. Слышишь? Не было! Любила и разлюбила. Вот и всё. Никого не было, кроме тебя, балды!.. Лапоть!
Так мне и надо! Правильно. Еще садани, да покрепче! Бей и учи, любимая! В тысячу раз более любимая, чем минуту назад. Лупи! Говори, что хочешь, а я буду только любить тебя, только обожать.
Верно, лапоть я. Первая ты моя любовь, Ленка, потому я плохо и разбираюсь в таких делах, не раскумекал, было что у тебя или не было.
— Прости, Аленушка! — опять пробормотал я виновато, униженно и вместе с тем захлебываясь от счастья.
Вот когда я по-настоящему счастлив. Гора свалилась с плеч. Свободен. Чист.
— Эх, Саня, Саня! Ждала я своего единственного, для него берегла себя, а он... дохлых собак вешает на меня!