Не рассчитал шофер своей лихости, не притормозил вовремя. Теперь поздно: сбивай велосипедистку или сворачивай на обочину, в канаву, переворачивайся.
Свернет или...
Берегись, Ленка!
Хочу крикнуть, а губы не шевелятся.
В самый последний момент шофер рванул руль, и машина рухнула правыми колесами, передним и задним, в канаву. Так и мчалась метров двести, скособочившись. Потом выкарабкалась на ровное и загремела дальше.
А Ленка все неслась по прямой, по сумасшедшей прямой. Не увидела, как шофер погрозил ей кулаком. Не почувствовала, что была на волосок от гибели.
Дальше, все дальше. Ниже и ниже. Меньше и меньше. Скрылась. Была и пропала. Один теперь буду жить на земле. Что я наделал!!
Глава вторая
Молча и быстро идем с Асей по твердому и плоскому дну глубокого и широкого кратера. Он так велик, что может вместить наше магнитное море. Стены его с трех сторон круто срезаны, со следами зубьев экскаваторных ковшей, огненно-рыжие, с прослойками жирной глины и дымчатого мрамора. С четвертой, скалистой стороны вырублены пологие спиральные террасы. По ним бегут кургузые паровозы с пятью думпкарами на прицепе.
— Почему ты молчишь, Шурик? — спрашивает Ася.
— Это очень хорошо, что я молчу.
— Что ж тут хорошего? Я люблю твой голос. Вся дрожу, когда слышу тебя. Говори! Что-нибудь, все равно.
— Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты...
— Ах, как хорошо! До того хорошо, что дальше некуда. Спасибо, Шурик, осчастливил. Скажи еще что-нибудь!
— Подшипник-золотник!.. Конденсатор пара!.. Колосниковая решетка!..
Ася довольна и этим. Смеется. Преданно, как собака, не понимающая, о чем говорит хозяин, заглядывает мне в глаза.
Над сигнальными приборами паровозов появляются вспышки пара, но гудков почему-то не слышно. Колеса почему-то не гремят на рельсовых стыках — катятся бесшумно, как автомобильные. Вверху, в угольно-черном небе, прямо над нашими головами сияет одна-единственная, очень странная звезда, крупная, колючая, похожая на дикобраза. Откуда-то доносится горький и едкий дым сожженного хлеба — дым великой беды.
Какие-то люди, перепрыгивая с террасы на террасу, спускаются к нам. Это машинисты и составители.
— Эй, вы, скажите, куда она провалилась?
— Кто? — откликаюсь я. — О чем вы спрашиваете?
— Мы прибыли за рудой, а ее и след простыл, Куда убежала гора Магнитная?
— На своем вековом месте стоит. Вы попираете ее ногами.
— Не выдумывай, старик! Под нашими ногами дно пропасти. Семьдесят метров ниже уровня земли.
— Так это и есть она, Магнит-гора. Бывшая гора. Была и сплыла. Сотни миллионов тонн руды переплавилось в домнах и растеклось чугуном по земному шару. Снимите шапки, друзья, помяните Магнит-гору добрым словом!
Машинисты и составители, вместо того чтобы радоваться, начинают оплакивать исчезнувшую гору. А мы с Асей весело смеемся и шагаем дальше по дну кратера. И натыкаемся на громадную фигуру, высеченную из белого мрамора. Солдатская стриженая голова, очки, гимнастерка, подпоясанная широким ремнем, сапоги. Так это же Антоныч! Магнитка поставила ему памятник!
— Стой! Дальше хода нет! — шепчут каменные уста моего великого друга, и руки его, длинные, как крылья ветряка, упираются в северную и южную стены котлована.
— Пропусти, батько! Пожалуйста. Я спешу.
— Куда? Навстречу своей гибели? Протри глаза, герой! Эх ты, недотепа!
Он помолчал и, чуть прикрыв мраморными веками живой огонь в своих очах, с отвращением рассматривал смуглянку Асю.
— Где твои настоящие друзья, Александр? Где настоящая твоя любовь, Ленка? Где Вася? Где Алеша? Почему отвернулся от них? Не нуждаешься? Кустарь-одиночка?
Смехотворное обвинение. Даже и опровергать не хочется. Снисходительно усмехаюсь.
Ну и ясновидец! Ну и страж! На такое место поставлен, а не ведает, что дружу я с Ваней Гущиным, с товарищем Быбочкиным, с Яковом Семеновичем Губарем, которого знает весь мир, с членом ЦКК Гарбузом.
— Как ты можешь жить без друзей? — громыхает Антоныч. — Догадываюсь, что хочешь сказать: не до них, мол, сейчас мне, едва на шуры-муры времени хватает. Эх!.. Околдован цыганской юбкой! Плохо видишь и туговат на ухо стал. Охмелел? Да, блуд — могучий наркотик.
Вот оно какое дело, старик! Ты считал себя счастливейшим человеком, но, оказывается, в дурмане пребываешь. Тебя страна вознесла на гребень истории, а ему, этому горе-педагогу, кажется, что плесневею я в болоте.
Ладно, пусть тарахтит в пустое ведро. Отлюбил свое, а теперь к молодому придирается: и то не так и это не ладно. Да, не так! Где, в каком законе записано, что человек должен любить один раз в жизни?