Опуская кулак на голову Тараса, я рикошетом ударил и по нашей любви. Отворачиваясь от Васи Непоцелуева, от его брата, отпихивая от себя Алешу, я поносил, растаптывал все то хорошее, что приобрел в коммуне, чем красен человек. Ни слова на веру! Ни слова против совести!..
С каждым днем я ниже и ниже падал в глазах Лены. И вот наступил час, когда она вырвалась из моих объятий, заплакала. «Плесневей один!..» Надо было очень сильно презирать, чтобы так сказать.
Да?.. Нет! Куда тебя занесло, Голота? До чего, малохольный, додумался?
Недаром говорят, что в каждом припадке ревности и в горькой разлуке есть какая-то доля безумия. Будь я сейчас нормальным, разве дал бы волю мрачной фантазии? Разве поднялась бы рука бичевать себя? Ну и наворотил, лунатик! Ну и наплел! Что, собственно, случилось? Повздорил с любимой? С Алешкой? С Васей? Да, прискорбно! Но кто из людей не обижает друга, товарища, соседа, попутчика? Кто может похвастаться, что всю жизнь был справедливым? Почему же я так угрызаюсь? Все. Довольно!
Вот, оказывается, как легко и быстро можно уговорить, убаюкать самого себя!
Где твоя совесть, Голота? Где твоя голова?
Недавно, на днях, Степан Иванович ткнул меня носом в поразительную страницу «Святого семейства» Маркса и Энгельса. Мне, рабочему, сыну и внуку пролетариев, давно полагалось бы знать ее наизусть, а я впервые прочитал такое о себе.
Пролетарий отвлечен от всего человеческого, даже от видимости человеческого, его жизненные условия достигают высшей точки бесчеловечности. В пролетариате человек потерял самого себя. Но пролетарий сам себя освобождает под давлением абсолютно властной нужды. Став свободным, он упраздняет самого себя как пролетария и начинает искать, восстанавливать великую свою потерю — человечность.
Вот тебе, Голота, и программа жизни и ее великая цель. Ищи! Восстанавливай! Пусть желание быть человеком станет твоей властной нуждой, первой необходимостью, как хлеб, вода, воздух, сон! Упраздняй все, чем забросали, заляпали, загрязнили тебя хозяева и хозяйчики, выжигай все, что привито прежними жизненными условиями, не прощай себе ни одного дурного поступка, ни одного плохого слова. Стыдись своих слабостей и промахов. Больше, чаще, смелее стыдись! Не стыдись стыдиться. Стыд — это своего рода гнев, только обращенный вовнутрь, говорит Маркс, стыдливый человек, стыдливая нация подобны льву, готовому к прыжку.
Стань львом, «крысавец»!
Куда прежде всего прыгнуть? На что направить свой гнев? Столько наворотил вокруг!..
— Эй, ты, тюха-матюха, примерз к шпалам? Или рельсы караулишь?
Составитель в брезентовой куртке с роговым свистком в зубах обрушивает на меня трехэтажную ласку, хватает за руку, тащит подальше от рельса. Не сопротивляюсь.
Парень, видимо, не привык иметь дело с покорными и тихими. С удивлением вглядывается в меня.
— Ты что, друг, с жизнью решил распрощаться? Ну и дурак! В другой раз не получишь ее в свое личное пользование.
Засмеялся, вскочил на подножку маневрового паровоза и укатил.
Неожиданная мысль приходит мне в голову, пока я смотрю на маневровую «овечку». Как бы поиздевались сейчас надо мной Ваня Гущин и Быбочкин, если бы заглянули в мою душу! «Старик, — сказал бы Ваня, — чего это ты мировую скорбь разводишь насчет моральных падений, убытков? Не было ничего такого. Не там и не то считаешь. Вся твоя мораль укладывается в одно слово — «ударник»! Так чего же ты прибедняешься? Давай не будем, старик. Не твое это дело — копаться в своих чувствах и мыслях, умничать. Поменьше болтай. Молчание — золото. Вкалывай, как надо, и ты всегда и везде будешь правым и первым, богатым и знатным».
А Быба, пожалуй, еще больнее отхлестал бы меня. «Наговариваешь на себя, товарищ рабочий! Напрасный труд! Истории наплевать, как ты сам думаешь о себе, какую в данный момент видишь цель. Дело в том, что такое рабочий класс на самом деле и что он, сообразно своему бытию, исторически вынужден будет делать. Его цель и его историческое дело, хочешь ты этого или не хочешь, есть и будет твоей целью, твоим делом жизни. Это тоже Маркс. Так что, потомок, не рыпайся, не пытайся выпрыгнуть из собственной шкуры!»
Вот на какой перекресток попал! Между молотом и наковальней очутился: Алеша Атаманычев, Родион Атаманычев, Варя Атаманычева, Вася Непоцелуев, Хмель, Ленка, Антоныч, Гарбуз тянут в свою сторону, а Быба — в другую. Кто кого перетянет! На чьей же я стороне? Кому должен помогать?
Но еще хуже будет, если на этом конце, где Голота, окажется слепая вера и ни капли совести. Ни слова на веру, ни слова против совести! В завещании Ленина ключ ко всем сложностям нашей жизни. Универсальный. Любой, самый секретный замок откроет. Даже тот, что за семью печатями, деревенский, хлебозаготовительный, непоцелуевский. Вот, Голота, с чего тебе надо начинать войну с «крысавцем». Музейным рубашкам и штанам, фотографиям, бумажкам с печатями и штампами не больно подождать своего часа. А вот живому человеку, Васе, — невтерпеж.