— Шабаш, Голота!
— Шабаш?.. Разве уже вечер?
— Двенадцати еще нет… Хозяин приказал шабашить.
— Нажаловались, собаки! — Никанор заскрипел зубами, выругался. — Завистники! Эх, люди…
Десятник грел голые руки на стекле своей яркой лампы — надзорки и добродушно посмеивался:
— Как не позавидовать такому? Я и то, грешным делом, глядя на тебя, качаю головой. И думаю: золотой человек, божьим перстом отмеченный! И Карл Хранцевич тоже так думает. Потому и прислал… Переговорить с тобой прислал.
— Переговорить?.. О чем? — Никанор с недоумением смотрел на Гаврилу. «Голову морочит, от работы отрывает». Нащупал обушок, посмотрел на угольный пласт, нахмурился: — Гаврила, времени нет у меня шутковать. Работать треба, хлеб зароблять. Иди себе… — И размахнулся, чтобы ударить в угольную стену, отколоть от нее черную искрящуюся глыбу.
Гаврила перехватил обушок.
— Бросай, Никанор! Не шутить я сюда пришел… По делу. С хозяйским заказом. Карл Хранцевич велел передать тебе вот это…
Гаврила достал из кармана беленькую тряпочку, развернул ее, и Никанор увидел на ладони Гаврилы кругленький, излучающий тихое солнечное сияние золотой. Это была новенькая десятирублевка. Каждый рубчик ее ребра лучисто переливался. А по поверхности кружочка бугрился чеканный царский орел. Никанор онемело смотрел на золото. Глаза испуганно блестели.
— На, бери, твое это золото, — сказал десятник.
Он и в самом деле схватил руку Никанора и положил на черную ладонь сияющий тяжелый кружочек. Маленький, а какой тяжелый! Золото, а жжет мозоли.
— Мое? — хрипло спросил Никанор.
— Твое, твое! Достраивай хату. Так и сказал Карл Хранцевич. «Нехай Никанор достраивает свою хату, живет в ней с богом, с полным счастьем».
— Спасибо, раз так… — голос Никанора задрожал, а в глазах блеснула слеза.
Гаврила подождал, пока Никанор спрятал в недра своих лохмотьев золотую десятку и сказал.:
— Ну, а теперь готовь себя к делу.
— К какому?
— К какому? — усмехнулся десятник. — Надо отрабатывать хозяйский подарок.
Никанор с сожалением оглянул пятнадцатый забой.
— Жалко таку работу бросать. Уголь в руки просится. Так бы и падал, так бы и падал…
— Не жадничай, Никанор. В другом месте больше заработаешь. А насчет пятнадцатого забоя не тревожься: твой он, никому не отдам. Сделай свое дело в Атаманьем кутке и вертайся сюда, вдалбливай на здоровье.
Никанор опустил похолодевшие руки, заскреб ногтями льдисто-скользкую почву.
— Шо ты сказал, Гаврила? Атаманий куток?
— Ну да.
— Так там же… гремучий газ… Крест белеет на забое.
Десятник лихо свистнул, ухарски сдвинул на затылок картуз с лакированным козырьком.
— Тебе ли бояться, Никанор! Карл Хранцевич надеется на тебя, как на каменную гору… Не уголь ты будешь рубать, а газ выжигать. Помнишь, как два года назад? Ты здорово тогда изловчился. В одну упряжку на корову зашиб. Соглашайся!
Гаврила протянул в темноту руки, взял что-то мягкое и громоздкое и бросил на колени Никанору.
— Вот твое снаряжение. А вот… — извлек из карманов две бутылки водки, кусок колбасы, французскую булку, — вот и подкрепление. Выпей добре, закуси, отдохни со смаком и храпом, а потом…
Никанор тупо, не мигая, не дыша, смотрел на «снаряжение»: шубу, вывороченную белой шерстью наружу, валенки, баранью шапку, длинную палку с намотанной на конец, пропитанной керосином тряпкой.
— Значит, гремучий газ выжигать? — наконец спросил он.
Гаврила радостно закивал сплюснутой своей головой.
— Ага! Карл Хранцевич так просил, так просил!.. Убыток он большой терпит от того креста, что на Атаманьем.
Никанор вдруг вскинул голову, неожиданно осклабился — сквозь черненую бороду блеснули сахарные зубы.
— Убыток, известное дело, а то як же! Тыщи пропадают под землей. Кровью обливается хозяйское сердце. Ради такого случая не пожалеет Карл Хранцевич не одну золотую десятку. — Никанор прищурился, посмотрел прямо в плутоватые убегающие глазки десятника. — Гаврила, надуть задумал? Не дамся. Прибавляй!
Гаврила вздохнул, достал из потайного кармана еще один золотой.
— Бери, цыган!
Никанор, покачав бородой, загудел:
— Гаврила, мало!
— Хватит, побойся бога, Голота!
— Нехай он меня боится. Бачишь, яки ручищи!.. Прибавляй!
Гаврила, обиженно жмурясь, достал из кармана еще одну десятирублевку, положил себе на ладонь.
— Вот!.. Вся хозяйская щедрость. Тебе две части, а мне одна. Божеская это справедливость, Никанор. Я ж за тебя хлопотал перед Карлом Хранцевичем, я ж дал ему гарантию, что все сделаешь, как надо, аллюр три креста.
Никанор слабо махнул рукой.
— Ладно, пользуйся. Ну, а теперь давай выпьем!
— Постой, Никанор!.. Давно хочу спросить… Где ты наловчился этого зеленого зверя, гремучий газ, укрощать?
— В давние времена, еще в молодости, когда работал в Польше, в Домбровских шахтах. Немецкие инженеры натаскали. Жалели деньги на вентиляцию, не проветривали выработки, вот и додумались тайком сжигать газ. Подсудное это дело, а? — Никанор усмехнулся, подмигнул десятнику.
Гаврила похлопал забойщика по плечу.
— Хватит, все ясно, дружище!.. Давай лучше выпьем.
— Ладно, выпьем.
Никанор вышиб пробку, ударив ладонью о дно бутылки, и, не пролив на почву ни единой капли, протянул водку десятнику.
Покончив с водкой, забойщик и десятник разлучились: Гаврила пополз в штрек, готовить Атаманий куток к пожару, а Никанор нагреб под стенку пласта мягкого теплого угля — устроил себе перину, подкрутил до отказа фитиль своей бензиновой лампы, лег, накрывшись с головой хозяйской овчинной шубой, и крепко заснул.
Разбудил его тот же Гаврила. Стоял у изголовья на корточках, светил в лицо надзор кой, толкал в плечо.
— Вставай, Голота, вставай, друже. Пора!
Никанор поднял лохматую голову, испуганно спросил:
— Давно гудет?
— Кто гудет?.. Проснись, борода! Ты не в балагане, не под боком у своей Марины, а в шахте. Продирай глаза скорее. Ночь уже на земле.
— Ночь? — Сбросил тяжелую горячую шубу, смахнул со лба, с усов сонный пот, поскреб волосатую грудь, широко зевнул.
— Спал, спал и не выспался, — с досадой ворчал Гаврила.
Никанор звонко похлопал себя по голому животу — сыт и весело усмехнулся.
— Нет, Гаврила, добре поспал, не жалуюсь. Выспался так, шо в чертово пекло пойду, а не только в Атаманий куток. Так, значит, уже ночь?
— Ночь! Самое время. Карл Хранцевич лишних людей, на всякий случай, не пустил в шахту, на-гора оставил… чтобы без свидетелей. Понимаешь?
Никанор строго взглянул на десятника.
— Понимаю. Даже и то понимаю, шо вы со своим хозяином скрываете от меня…
Гаврила виновато потупился.
— А насчет семейства не беспокойся: упредил твою Марину, что муженек остался на сверхурочную упряжку. Вот — хлеба и печеных картошек тебе велела передать.
Гаврила сунул в руки забойщика узелок с харчами, умолк, нетерпеливо ждал, торопил глазами.
Никанор водрузил на голову баранью шапку, приладил на крестце, за поясом, обушок, взял шубу, валенки. Холодный факел вручил десятнику и решительно поднялся.
— Пошли!
Атаманий куток — в самом глубоком дальнем конце шахты — жаркий, удушливо-сырой. Он богат перевалами — нарушениями залегания пласта. На Атаманий пласт с особенно жестокой силой нажимает верхняя толща пород, создавая в забоях большое давление. Сюда из недр земли, из дальних и ближних пещер привольно течет рудничный газ метан.
Карл Францевич хорошо знал: чем скорее будет выбираться угольный пласт и заполняться породой выработанное пространство, тем меньше станет давление и газообразование. Значит, надо как можно скорее очистить выработку от газа, иначе участок безнадежно загазуется, может произойти выпал, и вся шахта рухнет…