Выйдя из университета, мы оказались «на распутье»: кто-то поехал домой, кто-то на работу. Машина должна была прийти лишь через три часа. А я с нашими ребятами пошел гулять по улицам. Вместе с индийцами я чувствовал себя, конечно, гораздо свободнее, чем в одиночку, и старался увидеть как можно больше. Мы побывали в книжном агентстве «Маниша Грантхалайя», торгующем советскими книгами, на радениях кришнаитов (не «Харе Кришна», а настоящих, индийских, где изможденные люди корчились в трансе на голой земле). Были в молельном доме баптистов. На узких улочках кипела густая толпа. Возле университетского забора лежала на асфальте девочка без сознания, в жару, около нее стояла банка с медяками, над нею цветными мелками был изображен Шива с трезубцем. Рядом студенты спокойно рылись в грудах книжной трухи. Полз куда-то безногий калека. Два замурзанных мальчишки, лет по шести-семи, сидели на краю вонючей канавы и по очереди деловито затягивались подобранным где-то «чинариком». Возле уличной колонки сидел голый человек — мылся.
Оказалось, что один из наших сотрудников-индийцев живет неподалеку. Он предложил зайти, и я не отказался: давно хотел увидеть, как живут простые люди — не из вилл и не из трущоб. Мы зашли в обшарпанный, увешанный сохнущим тряпьем двор старого, со следами былой роскоши (лепнина на фасаде, безголовый ангел на фронтоне) дома, поднялись по пропахшей кошками лестнице в крохотную, из двух каморок, квартирку. Топчан, пара табуреток, фанерная этажерка — вся обстановка. На голой стене — вырезки из киножурналов. Хозяин смущенно извинялся за неприглядность своего жилья и не знал, что все это до слез, до судорог в горле знакомо моему поколению. Я вспоминал эвакуацию в Перми, угол за занавеской, послеблокадный Ленинград, его дворы-колодцы с развешанным тряпьем и — главное — этот вечный, неистребимый, незабываемый до смерти гнусный запах примусов и подгоревшего супа…
Строгий офис издательства с портретами Маркса и Ленина на деревянных панелях и корчащиеся на земле фанатики, равнодушная толпа и больной ребенок, маоистские лозунги на стенах и Шива, запахи примусов и кошек — букет, называемый Калькутта.
14 марта. История с сорванным семинаром попала в газеты, и мы с секретарем консульства Г. Л. Поспеловым стали знаменитыми на манер чеховского чиновника, попавшего под лошадь: нас расспрашивают, цокают языками, чуть ли не поздравляют, хотя в газетах наши фамилии здорово искажены, я назван: П. Трочески.
Вечером зашел в магазин пластинок на Чоуринги. Я давно разыскиваю одну песню, которую слышал когда-то по радио, у нас она называлась «Песня любви в зимнюю ночь». Объяснения ни к чему не привели, и любезный продавец вдруг предложил мне напеть мелодию. Страшно смущаясь, я что-то изобразил медвежьим голосом. И — о чудо! — он ее узнал и страшно обрадовался и растрогался. «О сэр, когда я учился в школе, мы часто пели эту песню! Это «Сун Джа Дил Ки Дастан», что на хинди означает «Слушай рассказ моего сердца» из очень старого, 1952 года, фильма «Джаал» («Сети»). Играл там совсем еще молодой Дев Ананд, а режиссер фильма — Гуру Датт, он позже кончил самоубийством… Вот не думал, что кто-то еще помнит эту песню!» Самое интересное, что пластинка нашлась — песню поет знаменитый Хемант Кумар.
15 марта. Сегодня сделали очередную попытку прорваться в Дом-музей Тагора, и безрезультатно: снова закрыт. Он каким-то образом входит в систему университета Рабиндра Бхарати, буйной студенческой вольницы. Мы несколько раз наведывались сюда, и все неурочно. Дважды он был закрыт из-за волнений, а сегодня — по случаю победы в бейсбол над командой Пакистана, о чем нам радостно поведала группа недорослей, резвившихся на полянке.
На обратном пути мы проезжали мимо ничем не примечательного дома, в котором после бесконечных перестроек и пожаров уже не просматривается XVIII век. Ничего не сохранилось и внутри. А ведь с ним связана замечательная страница в истории не только Калькутты, но и всей индийской культуры: здесь находился первый в Индии профессиональный театр европейского типа, основателем которого был наш соотечественник Герасим Степанович Лебедев.
Имя Афанасия Никитина, тверского купца XV века, «ходившего за три моря» в Индию, знают все. Имя Лебедева знают немногие, и очень жаль — это был удивительный человек, истинный сын века Просвещения и, по сути дела, первый русский индолог.
Несколько слов о Герасиме Лебедеве
Герасим Степанович Лебедев (1749–1817) родился в семье бедного священника, в Ярославле провел детство и юность; как писал он позже, «по насильственному утеснению моего родителя, едва мог я по рождении моем в 1749 году через пятнадцать лет научиться национальной тогдашнего времени грамоте и случайно музыкальному искусству».
Музыкант он был хороший — скрипач и виолончелист, да и музыку сочинял неплохую. В 1775 году он сумел войти в свиту русского посла, отправлявшегося в Неаполь, побывал в Вене, Париже, Лондоне, живя на средства, которые получал от концертов. «Воспламеняемая ревность к обозрению света», а также надежды на то, что «музыкальное искусство может доставить мне пропитание», привели его в 1785 году на борт английского корабля, отплывавшего в Мадрас. В Мадрасе он провел два года, зарабатывая на жизнь концертами и уроками игры на скрипке, и был довольно популярен в английских кругах. Он выучился говорить на малабарском народном наречии, но не смог исполнить свою мечту — изучить санскрит, дававший доступ к «брамгенским (брахманским) наукам». И в 1787 году он переезжает в Калькутту и шакомится с бенгальским брахманом Голокнатхом Дасом, которого учит европейской музыке, а сам берет у него уроки бенгали, хинди и санскрита. К сожалению, учитель его на всех языках говорил с неистребимым бенгальским акцентом, и Лебедев полностью перенял его даже в санскрите, что впоследствии отразилось в его книгах.
С помощью Голокнатха Даса Лебедев вошел в круг бенгальской интеллигенции, завоевал ее доверие и был допущен — один из немногих европейцев — к священным книгам брахманов, с помощью друзей читал их и изучал религиозные обычаи индуистов. А затем он совершил один из главных поступков своей жизни: организовал в Калькутте первый в Индии театр европейского типа на языке бенгали. Для этого он перевел на бенгали две английские комедии, но переработал их, перенеся действие из Европы в Калькутту и Лакхнау и сделав действующих лиц бенгальцами. Далее слово самому Герасиму Степановичу, писавшему на тяжеловесном, допушкинском языке: «По приведении всего в порядок позвал я моих друзей на пробу, которыя, увидя сего невидимое в Ынди, одели чистосердечно все приятностию и во граде Калкуте весть разнеслась распустилась во окрестных селениях и откличка в воздухе громко зашумела… 27 ноября… 1795 года в первый раз комедия, называемая «Притворство», была представлена в одном акте».
Лебедев выступил и как музыкант: в пьесе исполнялись положенные им на собственную музыку песни на стихи бенгальского поэта Бхоротчондро Рая. Успех огромный, спектакль был повторен, ждали третьего спектакля.
Увы, вмешались недоброжелатели. Создание небывалого театра на бенгали с современным репертуаром вызвало недовольство англичан, особенно владельцев английского театра Ост-Индской компании, не без оснований увидевших в нем опасного конкурента. Высокопоставленные английские друзья Лебедева, благоволившие к нему, когда он услаждал их слух своей скрипкой и обучал музыке их скучающих жен и дочерей, лишили его покровительства: их раздражала его дружба с «туземцами», его неосторожные высказывания о колониальных порядках. Была организована травля «нахального русского», Служащие Ост-Индской компании сманили индийских актеров, художник англичанин Баттль, нанятый писать декорации (Лебедев называл его «кистомарателем» и «ширмописателем»), сам же их испортил, а рабочие театра — столяр, плотник, садовник и повар предъявили ему фальшивые денежные иски. В конце концов театр был подожжен и сгорел дотла. Лебедев тщетно пытался найти управу на своих разорителей в английском суде Калькутты. «В купеческом государстве, — писал он с горечью, — златоблестящая руда, как и серебросияющая кровь в театральных и. жадных богатства людях, возпаля ненависть, заставит суетиться, опорочить и повредить иностранцево похвальное дело и довести до падения».