Владимир Евгеньевич — опытный педагог, через его руки прошли сотни замечательных парней и девчат. Когда он говорит, в аудитории не бывает равнодушных людей. Он всегда покорял нас ясностью и логичностью своих выступлений. Это умение держать слушателей в напряжении очень ярко проявилось и здесь. Исчезли скептические улыбки, зал внимательно вслушивается в речь нашего тренера. Глубоко разобравшись в правилах соревнования, тонко чувствуя запросы всех участников, Шумилов указал автору положения, синьору Арести, на ряд противоречий и ошибок в его работе, с чем тот вынужден был согласиться. Затем он высказал несколько предложений по работе судейской коллегии, по созданию международного жюри, обеспечивающего контроль судейства... Большинство этих предложений было одобрено и принято.
Семь судей оценивали качество полетов каждого участника: трое из них — представители социалистических стран: Венгрии, Чехословакии и Советского Союза, остальные — от Запада: США, Англии, Франции, Швейцарии. Главным судьей назначили известного испанского летчика Арести. Было совершенно очевидно — чтобы вырвать победу, мы должны летать с явным преимуществом.
Первый день состязаний не принес нам успеха. Обязательный комплекс, посильный для всех участников, был недостаточным мерилом подготовки спортсменов. В командном зачете лидировать стали испанцы, на втором месте оказались чехи, на третьем — мы.
— Не то, ребятки, не то! — говорит нам Владимир Евгеньевич внешне спокойно, но мы-то понимаем, каково ему сейчас. — И вроде придраться к вам невозможно: пилотировали грамотно, чисто... но как-то скованно, напряженно... Нет непринужденного артистизма, нет нашей русской удали. Понимаю, что, чувствуя повышенную ответственность, вы чересчур стараетесь, боитесь проиграть — отсюда и напряженность... Надо побороть боязнь во что бы то ни стало.
Обращается ко мне:
— Ну, как, Мартемьяныч, понюхал пороху, обстрелялся?.. Расскажи-ка нам, как ты летал, какие допустил ошибки, как думаешь летать дальше?
— Да что там говорить, Владимир Евгеньевич — натерпелся я страху... Обстановка какая-то ненормальная. Жарища, как в парной, а тут еще репортеры и болельщики шагу не дают ступить — сосредоточиться невозможно. Шум, суета, пестрота реклам, бравурная музыка... Сел в самолет — слышу, объявляют по радио на смешанном русско-испанском языке: «Внимание! Внимание! К старту готовится пилотос-профессорс[2] де Кемерово Владимир Мартемианов Советик Республик!» Ну, тут у меня ноги так задрожали на педалях, даже зубами начал звякать... Летал, как во сне — ничего не помню. — И совсем сокрушенно добавляю: — Видно, я не из того теста сделан, чтобы решать такие сложные задачи.
Владимир Евгеньевич понимающе улыбается. Хорошо улыбается. Так хорошо, что от жалости к себе меня чуть слеза не прошибла.
— Ты, Мартемьяныч, про тесто-то брось. Ерунда все это. Все мы из одного теста, советского. Понял? Побольше спортивной злости и все будет в порядке — И, обняв меня, проникновенно и заговорщицки продолжает: — Дам тебе добрый совет... ты наплюй на всю эту суматоху с парашютной вышки — на судей, репортеров, на жару. В воздухе ты один, да еще твой самолет. Летай так, как на тренировке, лучше не надо — этого как раз будет достаточно... Ясно, профессор?
Следующий день подготовил мне сюрприз. К сожалению, неприятный. По жеребьевке вытягиваю первый номер. Кровь ударила в голову, заколотилось тамтамом сердце. Все пропало! Кто из спортсменов не знает, что первый выступающий — всегда козел отпущения у судей. Он никогда не получает высокой оценки, так как его не с кем сравнить. Да еще при выполнении неизвестного комплекса.
Вадим успокаивает:
— Мартин, не никни... Я тебе помогу. У меня есть уникальные таблетки, успокаивают в два счета. Впереди еще три упражнения — вот тебе три штуки. Принимай по одной за час до вылета.
Иду я к палатке, к нашей стоянке самолетов и рассуждаю про себя: «...Так, значит, когда человек волнуется, ему достаточно одной таблетки, чтобы успокоиться. Когда очень волнуется — нужно уже две. Ну, а когда так, как я, чрезмерно...» — и, раз, раз, раз! — все три таблетки в рот, запил «кока-колой» и стал ждать, когда они начнут на меня действовать. Через двадцать минут я спал, как ночной сторож. Растолкал меня Вадим.
— Ты что, с ума сошел? Через пятнадцать минут твой вылет, а ты дрыхнешь! Ну-ка, вставай!