Из года в год, на протяжении многих десятилетий, в авиации создался, обогащаясь опытом, определенный учебно-летный процесс. Один-единственный, оптимальный. В него входит организация учебной и летной работы, отношение людей к делу, их взаимные отношения, необходимая сумма знаний, опыта, техническая база и условия труда. Всякое отклонение от этого единственного, оптимального учебно-летного процесса, проверенного жизнью и кровью авиаторов, само по себе — предпосылка к тяжелым происшествиям. У вас была новая организация труда, и она потерпела крах. Я имею в виду летную деятельность, во всем остальном вы люди, опередившие время. Вспомните, как работал Шамов: сам летал, прыгал, руководил, строил, ремонтировал тракторы, корчевал лес — и спал всего четыре часа в сутки (что неприемлемо для летчика, который обязан быть на старте с ясной головой). Все говорят: «Здорово!» Действительно, здорово везде успевать — это не каждому дано. Но это плохо, очень плохо для летчика. Вы поняли меня? Авиация требует от человека затраты всех его духовных и физических сил. Валерий и вы тратили лишь половину. Этого мало. Поэтому работайте так: летный день — только летные заботы, только летная деятельность, на свежие силы, с ясной головой; хозяйственный день — стройте, и никаких полетов!
Что вам сказать еще, друзья? Я восхищаюсь вашим мужеством, вашей любовью к делу. Помните, что говорил Экзюпери: «Что до меня, то мое ремесло дало мне счастье. Я чувствую себя крестьянином аэродромов. Я не сожалею ни о чем. Я играл и проиграл. Таково мое ремесло. А все же я дышал им, воздухом моря!
Кто хоть раз отведал его, не забудет этой пищи! Не правда ли, товарищи мои? И дело не в том, чтобы жить среди опасностей. Эта формулировка претенциозна. Мне вовсе не по сердцу тореадоры. Я люблю не опасности. Я знаю, что я люблю жизнь».
Так бы сказал и наш Валера».
На пригорке, в голове аэродрома, под могучими соснами — скромный памятник. Под ним покоится прах нашего современника. Человека большой души, красота и сила которого — от песни русской, от просторов сибирских, от любви к небу и к тебе, товарищ. Как и прежде кипит на аэродроме жизнь, вспыхивают в небе куполы парашютов, рокочут авиационные моторы — юность Томска вновь обрела крылья. Ради этой прекрасной цели жил Валерий Шамов.
Да, 1968 год был для нас годом тяжелых утрат.
Спортивный сезон начался февральскими сборами в Москве. После четырехмесячного перерыва мы особенно рады видеть друг друга: домашние новости, «свежие» анекдоты и приключения, передаваемые обычно не без гиперболы, новые песни Игоря Егорова делали первые вечера исключительно теплыми и сердечными. Однако, скоро встреча была омрачена печальной вестью — тяжело заболел Владимир Евгеньевич Шумилов. Саркома приковала Шумилова к постели. Операция не дала положительных результатов: опухоль продолжала быстро распространяться, причиняя ему невыносимые физические и душевные страдания. Все, в том числе и сам Владимир Евгеньевич, понимали, что дни его сочтены.
В один из вечеров всей сборной приходим в Боткинскую больницу. Немолодая женщина в белом халате с темными печальными глазами сообщила нам, что к больному разрешено пройти только одному. Ребята переглянулись — кому идти, а Алексей подтолкнул меня в спину и хрипло сказал:
— Иди, Мартин, ты!
Женщина проводила меня до палаты, открыла дверь и, не входя в комнату, тихо заплакала. Я понял — жена Владимира Евгеньевича. Молча стою перед ней, не находя слов утешения, к горлу подступил комок. Ирина Васильевна кивнула на дверь:
— Идите. Он очень ждет.
Неповинующимися ногами вхожу в палату. Боже мой! Как он похудел! Бледное, с ввалившимися щеками и заострившимся носом дорогое лицо. Глубоко запавшие, потухшие глаза.
— Владимир Евгеньевич! Это я, Володя. Здравствуйте.
В глазах затеплилась жизнь, разгладились скорбные складки на высоком лбу, губы с усилием сложились в улыбку, рука медленно-медленно поползла по одеялу, протянулась ко мне. Он с трудом, едва слышно, промолвил:
— А-а. Мартемьяныч... Здравствуй.
Я ловлю воздух раскрытым ртом, тщетно пытаясь взять себя в руки...
— Ну что ты, Мартемьяныч! Перестань!
Какой же я слабак: больной, умирающий человек успокаивает меня, здорового и сильного!
— Владимир Евгеньевич, это ничего... Пройдет. Все будет хорошо. Вот... сожмите мою руку... сильно-сильно. Вы же еще очень сильный... Вы обязательно справитесь с этой проклятой болезнью...