Рисовать я начал раньше Вальки. Много копировал акварелью и карандашами. Труднее было достать дефицитные масляные краски — каждому тюбику мы радовались, как большой удаче. Солнечными осенними днями мы ходили писать золотые березы в питомник, самозабвенно спорили о картинах великих художников, музыке, книгах, кинофильмах. Валентин остался верен своему увлечению — после восьми классов он уехал в Кострому учиться на художника, у меня же появилось другое увлечение — самолеты.
Четырнадцатилетними мальчишками бегали мы на наш аэроклубовский аэродром: сначала издали наблюдали, как после короткого разбега между колесами самолета и горизонтом появлялся тоненький просвет, потом он все расширялся и расширялся — самолет набирал высоту. Завидовали счастливчикам, сидящим за штурвалами самолетов. Старались незаметно подойти ближе. Нас прогоняли, боясь, что мы попадем под прозрачный диск вращающегося винта. Но мы были терпеливы и настойчивы. К нам привыкли, беззлобно подтрунивали над нашими любопытными облупленными носами и, главное, уже не прогоняли. Потом стали доверять чистить самолеты смоченной в бензине ветошью: «А ну, молодцы, устраните-ка зазор между тряпкой и самолетом». Мы устраняли зазор — пыль и грязь — изо всех сил и были почти счастливы. Почти, потому что полным счастьем для нас были полеты.
И вот настал для меня этот великий день. Над золотистым от прошлогодней травы ковром летного поля, в теплых волнах воздуха ломается линия горизонта, от этого голубоватые вдали терриконники шахт кажутся повисшими в воздухе. Ясное-ясное небо. Сибирское, голубое, с которого щедро разливает весеннюю теплынь солнце. Радуясь вместе с нами весне и теплу, заливаются торопливыми переливами жаворонки. Распластав широкие крылья, полновластным хозяином этого «царства» проносится над нашими головами самолет. Я сижу на траве и завороженно слежу за полетом машины. И вдруг слышу: «Эй, парень, иди-ка сюда! Небось, прокатиться хочешь, а?.. Пожалуй, ты уже заработал это право... Ну, что ты молчишь? Закрой рот, а то ворону проглотишь», — с добродушной снисходительностью рокочет басом видавший виды летчик Косогов и, обернувшись к товарищу, говорит: «Совсем ошалел пацан от радости...» Потом мы садимся в старенький ПО-2, и... на всю жизнь пришла ко мне верная любовь к авиации.
Не заставили себя ждать и первые испытания. С восьмого класса начал я посещать занятия планерного отделения в аэроклубе. Закончил теоретический курс, сдал на «отлично» экзамен и, спотыкаясь по шпалам только укладываемого трамвайного пути, торопился я весенним утром на аэродром, чтобы полетать...
— Молод еще, — сказали мне суровые люди в летных шлемах, — годок подождать придется.
Жду «годок», еще раз заканчиваю теорию и уже на трамвае качу навстречу своему счастью.
— Не везет тебе, парень. Пришел приказ — моложе семнадцати к полетам не допускать.
Что делать? Нашел я на аэродроме укромное место и, озираясь по сторонам, всплакнул. Знать бы мне тогда, что стану чемпионом мира, может, и сдержался бы.