Надо сказать, что Мартемьянов быстро справился с этой задачей, и спустя две недели после приезда в Ессентуки его комплексы в основном были уже готовы. Он никогда не работал в полсилы, и если выходил на точку — было на что посмотреть! И все мы тянулись за ним. Мне много раз приходилось наблюдать за работой Владимира в зоне, и что поражало — никаких отступлений от принятой схемы и программы полета. Высшая точность, аккуратность и дисциплина во всем!
Он снова и снова отрабатывал казалось бы хорошо известные фигуры и комбинации. Да, Мартемьянов, наш Мартин, был великий труженик. И становилось ясным, в чем причина удивительной стабильности результатов выступлений этого замечательного летчика, абсолютного чемпиона СССР и абсолютного чемпиона мира.
Еще раз убеждаешься в правоте одного философа, утверждавшего, что талант — это дверь, которую открывает труд. Дисциплина полета и трудолюбие — вот единственно верный путь к вершинам летного мастерства.
Лично я не очень-то верю в собственное признание Владимира о том, что выступление на IV чемпионате мира в Москве было его «лебединой песней». Наверное, это он утверждал из-за обычной, всегда присущей ему скромности. Слишком много было у него жизненных сил, чтобы можно было принять такое заявление всерьез, и слишком серьезно он готовился к чемпионату.
...Железный режим дня. Подъем. Зарядка. Холодный душ под собственный аккомпанемент: «Пою тебе, бог Гименей»... (а в душевой — сумасшедший резонанс). Затем аэродром, полеты. Мартемьянов обычно просил планировать его полеты в первую очередь, чтобы в часы, остающиеся до обеда, готовиться к экзаменам — Владимир заканчивал курс отделения журналистики Высшей партийной школы при ЦК КПСС.
После обеда — разбор полетов, подготовка к новым полетам, стадион, ужин. Свободное время уходило, как правило, на работу с комплексом или просто превращалось в вечер вопросов и ответов. И снова душой таких бесед был Мартемьянов.
Но время идет, скоро отбой. Владимир встает, потягивается, подходит к окну, щурится в чернильное небо:
— Интересно, какая завтра погода будет с утра. Хочется облетать еще один вариант.
А минут через десять, уже лежа в постели, слышу его еле различимое бормотание:
— это он повторяет комплекс формул успокаивающей части психорегулирующей тренировки.
Погода стояла весенняя, ясная, и в редкие свободные часы Мартемьянов уходил в горы с этюдником, сделанным экспромтом из альбома, рисовать Эльбрус. Он мог часами слушать музыку.
Это был в высшей степени разносторонний человек, тонко чувствующий прекрасное. Он любил жизнь, и она платила ему тем же.
Раннее утро 13 апреля было чудесным. Все искрилось и сверкало на солнце. Видимость была такая, что на седом Эльбрусе просматривались мельчайшие морщинки далеких ущелий и пропастей. Земля дышала глубоко и свободно. В бездонном голубом небе дружно пели неугомонные жаворонки. Владимир был в приподнятом настроении: накануне он нашел удачную концовку комплекса, и ему не терпелось проверить ее.
— Борис Петрович, — сразу после построения обращается он к руководителю полетов, — дайте мне, пожалуйста, первую зону.
Зона эта расположена всего в трех километрах от аэродрома в направлении Эльбруса и хорошо просматривается. Получив разрешение, Владимир спешит к наблюдателю Евгению Каинову — парню, от зоркого и наметанного глаза которого не укроется ни одна, даже малейшая ошибка в полете.
— Женя, вот тебе комплекс, я переделал концовку и вернулся к старому началу. Посмотри, как оно будет.
Обычно свой произвольный комплекс Мартемьянов начинал стремительной, прошивающей всю пилотажную зону снизу вверх линией, с выходом в перевернутый полет, и на этой линии размещал фиксированную через 90 градусов «бочку».
И он улетел, чтобы больше никогда не вернуться...
Дорогой Димка! Если ты будешь когда-нибудь в этих местах, склони голову — как склоняют сейчас сотни людей — перед памятью человека, который на протяжении шести лет олицетворял спортивную славу нашей Родины.
Таким он и остался в памяти у нас — сильный, энергичный, всегда готовый к действию.