Он мне нравился, но я не чувствовала рядом с ним того же, что было с Патриком. Бабочки в моем животе уже не порхали. Мы часто с ним ходили в ресторан, в ночные клубы и боулинг. Но с Виком я ни разу не посетила территорию карьера, не запустила в ночное небо китайские фонарики, не сыграла для него на пианино, не почувствовала его рук на своих бедрах при созерцании океанских волн. И я рада, что этого всего не было. Потому что карьер, пианино, фонарики и океан принадлежали не нынешней мне и Вику, а — прошлой мне и Патрику.
Поднявшись в свою комнату, я положила письмо на комод, а сама в это время включила компьютер и забыла о времени на долгие три часа. После я отправилась на кухню, чтобы перекусить чем-то съестным из холодильника. Не найдя помидор, я вызвалась добровольцем отправиться в магазин за покупками. Таким образ о письме я вспомнила ближе к закату дня. Включив телик на музыкальном канале, я неторопливо принялась распечатывать письмо. Когда мне удалось вытащить из конверта лист бумаги и начать читать, я позабыла обо всем на свете, а в конце письма не смогла сдержать эмоций и разрыдалась.
Как я и предполагала, отправителем был Патрик Грин.
«Привет, Вал.
Надеюсь, ты прочтешь это письмо, прежде чем порвешь его не мелкие кусочки, выкинешь в окно или же предашь огню. Хочу верить, что когда это письмо дойдет до тебя, ты уже не будешь держать на меня столь сильного зла, кое я видел в твоих глазах при последней нашей с тобой встрече. Я в каждый день вспоминаю тот вечер и спрашиваю себя: как бы сложились наши с тобой отношения, если я тогда бы настоял и рассказал всю правду? Наверняка — это много что изменило: мы бы с мамой и Марти не переехали, а ты — до сих пор была бы моей девушкой. Я не знаю: так бы это было или нет, но я хочу в это верить всем сердцем.
А еще я хочу рассказать тебе о том дне, когда ты решила, что я предал тебя, изменив с другой. Прошу, позволь мне объясниться хотя бы сейчас, когда я от тебя очень далеко. Для меня это очень важно, пусть даже для тебя — не слишком. Не откажи мне в последней к тебе просьбе и прочти это письмо до конца.
Ирэн — девушка из центра по борьбе с онкологическими заболеваниями. Я часто с ней виделся в больничных коридорах и во время химеотерапии, когда Марти ставили капельницу».
Я тут же вспомнила девушку в косынке, которую видела и сама, когда приходила вместе с Джулс в больницу. Ирэн смотрела на меня с грустью и даже завистью в глазах.
«Мы с ней сдружились. Не удивительно, ведь мы виделись очень часто. Они с Марти не редко поддерживали друг друга во время борьбы с недугом. Но дальше больничных стен наше общение никогда не выходило, за исключением того единственного раза.
В тот день мы с мамой узнали, что новое лекарство прекрасно борется с болезнью Марти. На сегодняшний день он почти здоровый пацан — с отросшими волосами и прибавивший слегка в весе. Я начал его обучать игре на гитаре и отбивать мячи, как того и желал. И скажу тебе без преувеличения — у него получается и то и другое гораздо лучше, чем у меня в его годы. То, что он начинает жить обычной здоровой жизнью не только заслуга врачей, но и ваша с Джулс. Вы помогли нам справиться с недугом и подарили Марти шанс на новую жизнь. За это я буду вам благодарен до конца своих дней, несмотря ни на какие обстоятельства. Вы подарили нам надежду и благодаря семье Стоунов мы с мамой и братом знаем: в этом мире есть гораздо больше хороших людей, чем многие думают.
В тот же день, когда Марти пошел на поправку я узнал от Ирэн, что ее дела наоборот — идут очень плохо. Она сдалась, и рак распространился по всему ее телу. Врачи давали ей не больше двух месяцев. Мы сидели в кафэшке при больнице и она, рыдая, поведала мне свою горькую правду. А еще призналась, что в свои шестнадцать лет ни разу не встречалась с парнями и не знала, что чувствуешь во время поцелуя. Она попросила меня стать ее «любимым» хотя бы на два часа. Я не смог отказать ей в этом. Мы покинули больницу, чтобы ее стены не тяготили над ней и не напоминали без конца о ее трудном положении. Прогулявшись по улице, держась за руки, она попросила мне показать какое-нибудь место в городе, которое надолго ей запомниться и она будет вспоминать о нем в свои последние часы на земле. Более подходящего места, чем карьер, я не смог придумать. Там, сидя перед обрывом, она попросила меня о первом и последнем поцелуе в своей жизни. Я дал ей то, что она просила: для меня тот поцелуй ничего не значил, а вот для нее — это было исполнение одного из списка сотен желаний, которым не суждено сбыться.