Бывает ли любовь без боли? Раньше я думал – да, бывает, ведь мне-то любить легко. Теперь я думаю – нет, не бывает. Глуп я был! И теперь я не люблю любовь. Недобрая она.
Мои двоюродные братья писали, что Марья живет с каким-то Томашем, из Яблоновских. Марья любит этого Томаша, а он, должно быть, любит ее. Конечно, любит. Слушает, как она распевает ужасным своим голосом, а все равно хочет поцеловать. Не знаю. Может, он любит ее, потому что Марья напоминает ему его маму.
Любовь, по-моему, как песня. У нее есть начало, середина, конец. Иногда середина любви-песни длится долго, с крутым крещендо и финальным соло. Вдовец или вдова, беспокойно ворочаясь, учатся спать посередине кровати. Некоторые песни просто обрываются, без всякой причины. Или трехминутные песенки – поначалу их крутишь, крутишь, крутишь, а потом в один прекрасный день вдруг услышишь знакомое «ла-ла-ла», когда наливаешь себе чаю или чистишь зубы, и накатит тошнота. Мне моя песня не прискучила. Это Марью… затошнило.
Иногда просыпаюсь утром и не верится, что я здесь, а не в своем прежнем кабинете в колле дже, не с ней. Разве мог я подумать, что будет у меня такая вот жизнь. Поймите меня правильно. Мне по душе моя здешняя работа! Вам она кажется третьим сортом? Ниже моего достоинства? Открою вам секрет: я едва справляюсь! В этом мире все так непросто, так удивительно, каждый день и каждая минута. Думаете, я чудак? А я думаю, что каждый человек чудак. Весь мир – чудной, а Шотландия – самое чудное место в мире. Ну и что? Мир таков, каков он есть, что бы я ни думал. И это замечательно! Мне нравится, что мир сам по себе, а я сам по себе.
Тетка Агата твердит, что я здесь попусту трачу свою жизнь, мол, даром, что ли, я столько лет учился. Почему она решила, что моя жизнь имеет какое-то особое значение? Нет во мне ничего особенного. А где работать, для философа безразлично, все работы одинаковы.
– Ваша пицца, она уже есть готовая, – кричу я мамаше с четырьмя детьми. Выхожу на улицу, потому что она меня не слышит. – Она есть готовая, ваша пицца!
– Ах, пицца! Наша чудесная пицца! – И смеется, потому что совсем забыла про пиццу. Дети визжат, до того рады. Танцуют даже! Кто бы подумал, что пицца может вызвать такое веселье?
Я поначалу решил, что буду двигаться все на север, на север, пока не доберусь до какого-нибудь крошечного островка. Хотел жить совсем один. Но в конце концов устал, как дряхлый старик. Добрался до этого местечка и остался. Здесь хорошо, но по мне – Россшир[8] мог находиться где угодно.
И здесь, как вы заметили, полным-полно поляков. Вроде ты не так и далеко от дома. У меня уже есть кое-какие знакомые – тоже из Кракова приехали. Мы всегда здороваемся и улыбаемся друг другу. Только они гораздо моложе меня. Как-нибудь позову их пообедать.
Какой-то мужик – подай ему рыбу с картошкой! Говорю, что рыба с картошкой дверь рядом, а у меня пицца только. Две девочки-сестренки просят мини-пиццу с ветчиной и ананасом. У обеих мордахи перемазаны конфетами. Старшая, ей нет и шести. Дряхлый старик, этот хочет среднюю пиццу, с пряностями. Девочки таращатся на него. У старика вздутая шея и волосы торчат из ноздрей.
Закапал дождь, и он опять тут как тут.
– Привет, – улыбаюсь я. – Вот и ты, Сэм.
– Ага, я. – У него тоже улыбка на губах. Он всегда улыбается только самую малость, а во весь рот – никогда. А глаза – те и вовсе не улыбаются.
Вручаю пиццы девочкам, старику, и они уходят. Помню, как Сэм пришел в первый раз. Пару недель тому назад. В школе большая перемена, народу полно. Он не занял очередь, просто стоял у окна, и, когда ребята разошлись, все стоял и смотрел в окно. Маленький такой. На меня не глядел, а я спросил, не опоздает ли он в школу.
Нет, говорит, вроде он уж стар для школы.
Долго не мог правильно выговорить мое имя. Понятно. Ни у кого не уложатся во рту слова, которые слышал только один раз.
– Хочешь ты работать у меня по субботам, Сэм? Всего пару часов? Может, с двенадцати до трех.
И я увидел улыбку от уха до уха, в первый раз. А потом, как будто его улыбка распахнула двери, в мою пиццерию вошла красота – она!
Она – это женщина из бассейна. Каждый вторник я слежу за ней, как она плавает туда-сюда, туда-сюда – полчаса; не брызгается, не улыбается, не болтает с другими женщинами. Просто плавает брассом, неторопливо, как задумчивая русалка. У меня такая работа – следить за ней, ведь по вторникам и четвергам я дежурю в бассейне. Я слежу за всеми пловцами, но она – главная. Ее хорошенькая головка никогда не уходит под воду, глаза – будто она далеко-далеко. Я знаю, ей кажется, никто ее не видит, и она думает: я совсем одна. Вон, посмотрите! Разве есть у нее что-то некрасивое? Ничего! Белоснежка – белая кожа, алые губы, синие глаза.