Мое Versaceтам, вывешено снаружи на створке шкафа и пахнет чем-то приятным. Бетта, как всегда, прекрасно поработала! Чем больше я на него смотрю, тем больше оно мне нравится. Может быть, из-за этого ярко-голубого оттенка или потому, что мне нравятся платья без бретелек и длина чуть выше колена идеальна – закрывает целлюлит на бедрах (это мой пунктик)… Смотрю на него сейчас, и оно кажется мне утонченным и элегантным в своей простоте. Снимаю платье с вешалки и прикладываю на себя. Потом бросаю взгляд на свое отражение в зеркале на стене. Я в него влезу? У меня ужасное впечатление, что платье подсело, но, возможно, это просто эффект старого зеркала. Остается надеяться, что все будет хорошо, потому что, если я не смогу застегнуть молнию на спине, это печально. Я решила (точнее, Гайя решила за меня и это) дополнить наряд сумочкой-клатчем и лиловыми peeptoe, которые нынче находятся в гардеробной моей венецианской квартиры.
Стараясь не помять, кладу платье на кровать. Когда поворачиваюсь, мне не удается избежать встречи с моим отражением в зеркале. Разглядываю себя, на сей раз с большим вниманием, с головы до ног. На самом деле видок у меня тот еще… Пожалуй, надо прислушаться к маме и ее беспокойству. Ночи, проведенные вне дома, нерегулярное питание и излишек алкогольных коктейлей наградили меня мешками под глазами и серым цветом лица. И потом, в центре лба, промеж бровей, появилась глубокая морщина, будто вырезанная постоянной, режущей болью. «Нет таких забот, которые не могут быть изгнаны хорошим массажем лица и подходящим кремом», – говорит всегда Гайя. Я никогда в это особо не верила, но, наверное, пришел момент проверить.
– Элена, иди обедать! – доносится пронзительный мамин голос из коридора. – Все готово!
– Иду! – кричу и спешу на кухню.
Приветствую отца, только что вернувшегося из сообщества « ARCI» [13]и уже сидящего на своем месте, готового наброситься на содержимое тарелки, и тоже присаживаюсь. Стол накрыт как для свадебного банкета. От одного вида всех этих яств у меня уже слюнки текут, но мне в голову тут же приходит мысль, что из-за лишних ста граммов я могу не застегнуть платье. Мамина запеканка улыбается мне с тарелки, аппетитная и подлая, угрожая добавить мне складки жира. Я сразу же сдаюсь, без сожаления берясь за вилку. Когда я еще увижу такие деликатесы в ожидающие меня грустные деньки в Риме?
Съев обед, достойный императора, я помогаю маме прибраться в кухне, а затем присоединяюсь к отцу в гостиной.
Рисуясь, он рассказывает мне о своей последней роли в спектакле любительской театральной группы, где он занят. Я киваю, силясь удержать внимание – мне и на самом деле хотелось бы увидеть его на сцене, – но когда отец заканчивает свой рассказ, между нами наступает тяжелая тишина, и я не нахожу чем ее заполнить. Он вздыхает и, глядя прямо перед собой, с застенчивостью и неловкостью отцов своего поколения (нежных и немного грубоватых) спрашивает меня: «Элена, скажи мне правду, у тебя действительно все в порядке?»
– Конечно, – отвечаю я, слегка неуверенно, но надеясь внушить доверие. – Почему нет?
– Не знаю. – Он задумчиво покачивает головой. – С тех пор как ты порвала с тем парнем, Филиппо… – делает паузу, будто стесняясь произносить это имя, – ты стала такой закрытой, неуловимой. Я просто немного волнуюсь за тебя. Мне хотелось бы знать, что у тебя на уме.
– Ну, мне не кажется, что я не такая, как обычно, – отвечаю, закрываясь в себе на двойной запор.
– Ведь ты ничего нам больше не рассказываешь о себе, – продолжает он. – А прежде ты всегда всё рассказывала, хотя бы маме.
По всему видно, что он предпринимает сейчас немалое усилие, отходя от своей привычной роли в нашей семье – роли неразговорчивого и сдержанного отца, который продолжает оставаться за кулисами и отправляет на разведку маму. Тот факт, что отец так обеспокоен и даже говорит мне это напрямую, тоже заставляет меня начинать волноваться: я действительно так ужасно выгляжу в глазах моих родителей? На мгновение чувствую искушение поплакать у него на плече и высказать всю ту боль, которую мне не удалось выплеснуть до настоящего момента. Но я не в состоянии. Я чувствую себя как под анестезией. Мне даже не хочется пытаться.
– Папа, у меня все хорошо, – продолжаю свою игру с самой успокаивающей улыбкой в мире. – Наши отношения закончились, и это было моим решением. Точка.
Как я могу объяснить ему, что страдаю не из-за Филиппо?
– Да, Элена, но ты не выглядишь безмятежной, – настаивает папа, он ищет на моем лице правдивый ответ, который я не даю ему на словах. – У тебя на лице написано, что что-то не так.
– Конечно, у меня был непростой период, но все меняется к лучшему, могу тебя уверить, – я стараюсь принять серьезный вид, и притом позитивный и оптимистический, надеясь, что его это убедит.
– Ну хорошо, – отступает он в конце концов.
Однако на самом деле явно ничего хорошего. Он не поверил, но предпочел не мучить меня этим спектаклем, жалким для обоих. Как же я тебя люблю за это, папа!
– В любом случае, чтобы тебе ни понадобилось, ты всегда можешь положиться на нас с мамой.
Да, я знаю. Но существует боль, которую никто не в состоянии облегчить, даже люди, которые любят тебя больше всего на свете. Нужно просто дождаться, чтобы она прошла, а тем временем продолжать жить.
– Сыграем в брисколу? [14] – предлагаю я и, беру колоду со стола. Папа обожает карты и с детства заставлял меня играть бесконечные партии: это всегда нас объединяло, и сейчас я надеюсь, что совместная игра отвлечет его.
– Ну давай, если хочешь, – отвечает отец со вздохом. Он понимает, что это отвлекающий маневр и позволяет мне сделать его.
Перемешивая карты, слышу звонок айфона.
– Папа, подожди минутку…
Поднимаюсь, чтобы ответить. Это наверняка Гайя. Она мне уже раз двадцать позвонила, начиная с утра. Что ей нужно на сей раз? Наверное, хочет дать мне последний совет, что-нибудь вроде наиболее подходящего цвета помады: нежно-перламутровый или красный цикламен.
Вынимаю телефон из сумки и с большим удивлением вижу, как на экране мерцает имя Мартино. Мы довольно давно не разговаривали. На губах появляется невольная улыбка, когда я представляю себе его лицо приличного мальчика.
– Мартино? – отвечаю как можно более легкомысленным голосом.
– Чао, Элена, – говорит он, и двух этих слов достаточно, чтобы я поняла, что у него на лице в этот момент то самое стеснительное и искреннее выражение.
– Как дела? Ты куда-то пропал… – Делаю рукой извиняющийся жест для папы и скрываюсь в своей комнате, как во времена лицея, когда мне звонил какой-нибудь парень и я с телефонной трубкой уединялась в комнате.
– У меня все хорошо, – говорит, – угадай, где я?
– Не знаю… – слышу вдалеке шум переговаривающихся голосов. – Вилла Боргезе? – пытаюсь угадать, вспомнив последний раз, когда мы были там вместе.
– Нет, – отвечает и, выдержав паузу, выдает: – Я в Венеции!
– Где? – Я ничего не говорила ему о моем возвращении в Лагуну и в этот момент спрашиваю себя, не приехал ли он сюда ради меня.
– Я изучаю Джорджоне [15]в Университете, – объясняет, – и приехал сюда посмотреть вживую на его картины.
– А-а-а…
– Помнишь, что ты мне говорила? Можешь что-нибудь посоветовать?
Некоторое время назад, в Риме, за чашечкой кофе он признался мне, что никогда не был в Венеции.
– Даже лучше! – объявляю с триумфом. – Я буду твоим персональным гидом: я тоже в Венеции.
– Правда? – выдает на одном дыхании.
– Да, так и есть, – отвечаю, располагаясь поудобнее на кровати. – Завтра выходит замуж моя лучшая подруга, и сейчас я дома у родителей.
– Да ты что!
– Да, вот так совпадение…
– Ну тогда присоединяйся ко мне немедленно! – восклицает он порывисто. Потом спешит уточнить: – Если только у тебя нет других планов. – Это в стиле Мартино: бросает камень, а потом прячет руку.
13
ARCI (итал.
15
Джорджоне (итал.