Сын затмил Лане весь свет, а вот Авалайн всё же не хватало для полного счастья Хардинга, который присутствовал в их жизни только в письмах. Авалайн с сердечным трепетом открывала его очередное письмо и с удовольствием зачитывала вечно занятой Лане. Письма были полны нежности и заботы о жене и сыне, рассказами о его службе, явно приукрашенными, ведь в Индии шла война, и вряд ли там было так безопасно и спокойно, как описывал Хардинг. А в конце письма Авалайн неизменно находила привет, который он адресовал ей. Ах, как сладко таяло от этого её маленькое глупенькое сердечко! Он её помнит! Он помнит о ней!
Она же, по сути, и составляла ответы на его письма, стараясь подробнее описать, как растёт его сын (даже заносила в отдельную тетрадочку все забавные или значимые события его жизни – поднял головку, сел, пополз, появился первый зубик и так далее, чтобы не забыть потом описать в очередном письме), а по вечерам заставляла Лану переписывать их своим почерком.
Через письма Авалайн ещё больше влюблялась в маркиза. Её детское восхищение грозило вскоре перерасти в настоящую взрослую любовь, и она совершенно не могла взять в толк – как?, ну, как?, обладая любовью т а к о г о м у ж ч и н ы – красивого, сильного, умного, храброго, заботливого, словом, сосредоточения всех возможных и невозможных добродетелей, можно всерьёз увлечься смазливым повесой, все достоинства которого заключались в веселом лёгком нраве, обаятельной улыбке, которую он, кстати, расточал налево и направо всем подряд, и в том, что просто находился рядом, а не за тридевять земель на театре военных действий! Тем не менее, Лана не только благосклонно приняла ухаживания Кифа, но и вскоре они стали любовниками.
Авалайн пыталась образумить Лану, но взрослая женщина, мать, маркиза, наконец, какой ощущала теперь себя кузина, не стала слушать какую-то сопливую четырнадцатилетнюю девчонку. Только слова о последствиях этого порочного союза после возвращения законного супруга немного заставляли задуматься Лану. Но легкое облачко ненадолго закрывало её чело, она отмахивалась от возможных будущих неприятностей во имя сладостного настоящего, как и всегда рассчитывая на то, что в итоге всё будет так, как она захочет.
А Авалайн страдала. Её сердце разрывалось от боли, которую почувствует маркиз, когда обо всём узнает. А то, что рано или поздно эта история выплывет на свет, она не сомневалась. И – нет, не она откроет ему глаза, на это у неё духу не хватит.
Переживала за свою ветреную кузину, которая с рождением сына обрела истинную женственность, остро нуждающуюся в любви, а муж был далеко. Да и узнать и полюбить она его толком не успела. Знакомство, быстрая помолвка, свадьба, переезд, новое положение жены, хозяйки, маркизы, беременность – всё это нагромождение судьбоносных событий уместилось в какие-то семь-восемь месяцев, за которые ей пришлось пройти путь от избалованного ребёнка до самостоятельной женщины. Это маркиз полюбил Лану с первого взгляда, а она просто приняла его любовь. Но теперь она созрела для того, чтобы любить самой! Вот и вылилось это всё на первого попавшегося…
Но больше всего Авалайн страдала и злилась из-за себя! В её бедную головушку, нет-нет, да и залетали мысли о том, как они будут счастливы с маркизом, если он разведётся с Ланой… Авалайн душила в себе эти неблагородные мыслишки, но они упрямо возвращались, и она с удивлением ловила в зеркале своё горящее от возбуждения лицо. Потом внимательно всматривалась в своё невзрачное отражение, с горечью понимала, что ей не на что рассчитывать, и падала на постель, заливаясь слезами. А ночью ей опять снился маркиз, и она просыпалась со счастливой улыбкой на губах, пока неотвратимая реальность не накрывала её удушающей волной. И такая круговерть повторялась изо дня в день.
С возвращением маркиза мучения Авалайн закончились. …И начались новые, когда, после недельного заточения в собственной комнате (За что? Это же несправедливо! Но он же разберётся! Обязательно во всём разберётся!), Вустер, наконец, открыл дверь, и проводил почти отчаявшуюся девушку в кабинет маркиза. Авалайн с жадностью вглядывалась в его родное исхудавшее лицо, и ей так хотелось подбежать, прижаться к нему, ласково прикоснуться к повязке, поддерживающей его раненую руку. Но маркиз, как будто, был отгорожен от неё непроницаемой стеной. Его отрывистые фразы, которые он произносил, не поднимая на неё глаз, не сразу дошли до её сознания. А от шока их сути, она напрочь забыла речь, которую готовила ему во время бесконечно тянувшихся дней заточения.