Глава XLIII Дед Мороз в гавайской рубашке
Следующие несколько дней прошли спокойно и даже, пожалуй, скучновато. Серьёзно, когда изредка нарываешься на приключения, становится как-то неловко в моменты затишья. Я даже к Светозару разок в дверь позвонила — так, без повода. Мало ли, помощь нужна, по мелочи? Но ни мелочи, ни чего покрупнее не выловилось. Разве только сказать успела про то, что на тему сериала наврала. А чего скрываться-то? Всё равно ж узнает! Мысли-то, знаете ли, не скроешь. В школе народ тоже как-то притих: то ли близость спектакля сказывалась, то ли всё никак не могли забыть, кто меня с репетиции выцепил. Пару раз прицеплялась Леська, а я отмалчивалась: пусть сама что-нибудь выдумает, мне лениво. Только сегодня, как бы невзначай, я сказала информатичке — у нас информатика была последним уроком: — Инна Фёдоровна, а можно я пораньше уйду? К нам сегодня домой репортёр приедет, интервью брать. Что, зачем, по какому поводу — это можно не уточнять. Вообще, можно было и про репортёра не говорить, Инна Фёдоровна и так отпустила бы, это вам не мадам Гитлер. Но уж очень хотелось ещё разок послушать, как в классе перешёптываются. Немудрено, что, вбежав в квартиру, я принялась крутить головой — где, где тот самый репортёр? Понятно, говорить будут в основном с папой: ключевая, так сказать, фигура — всё же он. Но и меня тоже в кадре поставят! В кои-то веки бабка не будет бухтеть… ага, конечно. Скорее, она мне, как репортёр уйдёт, все уши прожужжит, вот, мол, так и так, Алёшка и тот уже с репортажем в свою честь. Пора бы и тебе подсуетиться, а то ишь ты, разок по телику засветилась со своим третьим местом и возомнила, будто на лаврах можно почивать. Но никого, похожего на ведущих новостей или хотя бы ток — шоу, в квартире не нашлось, только восседал на кухне незнакомый, но очень колоритный дедок. Старики вообще в основном похожи: сонные, как черепахи, ходят, моргают, говорят, да вообще всё делают до жути медленно. Ну, за исключением всяких там дедов Егоров с ружьями, но это тоже отдельная категория. Дед за столом тоже пытался казаться важным и степенным. Помогала ему в этом длинная, густая борода, причём не седая даже, а белая, как у Деда Мороза. Не помогала — гавайская рубашка в ананасах и попугаях. В ноябре, ага. — Так вы говорите, в деревне очнулись, в доме? — дедок посмотрел на Алёшку, внимательно — внимательно, и я вдруг сообразила, что он и есть этот самый репортёр. Не только из — за вопроса: голос у него какой-то особенный, чёткий, без стариковского шамканья. Так обычно те говорят, кому надо, чтоб каждое слово разбирали. — Ага, верно говорите, — папа хотел взмахнуть рукой, но покосился на чашку с чаем и передумал: видно, думал, уронит. — Там как вышло: Евдокия Семёновна, царствие ей небесное, на дороге меня увидала, ну и попросила соседа, чтоб меня до избы за бутылку дотащил. Старичок в гавайской рубашке хотел спросить что-то ещё, но тут маячившая у раковины баба Света заметила меня и поспешила натянуть самую сладенькую из всех демонстративных улыбок: — Вика! Уже пришла? Вот, познакомьтесь, Лапандальд Радиевич: моя дорогая внучка Виктория. Я хотела что-нибудь хорошее сказать, но все силы ушли на запоминание очередного нелепого имени. Что ж не так с этим миром-то?! Кого ни встречу — у всех какие-то загоны с именами. А может, ослышалась просто? — Как — как? Леонид Родионович? — Если бы, если бы, — пригорюнился репортёр, — но уж как назвали, так назвали. Лапанальд Радиевич, впрочем, называйте, как хотите, не так уж оно и важно. Простите, Алексей… на чём мы остановились? Бабушка сделала страшные глаза — наверное, она так тонко намекала, что пока мне лучше заныкаться к себе и не высовываться. А я взяла и села за стол: нетушки, я послушать хочу! Авось, чего интересное будет. Только странно: вроде говорили, нас снимать будут, а камер не видно. Поняв мою заминку, папа широко — широко улыбнулся: — Снимать нас через недельку где-то будут, а пока — предварительная беседа, чтоб сценарий прописать для съёмки. Вы меня тоже простите, Лапанальд Родио… кхм… Радиевич. Мы начинали говорить о… — … О вашей потере памяти, вспомнил, — дедок заулыбался, и лицо у него стало лоснящееся и масленое, как будто заблестело. — И что, никаких воспоминаний? Вот так, запросто, поверили незнакомой женщине? — Дык, а смысл меня морочить? Я ж не олигарх какой, золото в карманах не таскаю. Я и денег-то не взял — так, на хлеб. И ехать-то не собирался, а тут с работы позвонили, поезжай, говорят… Я снова слушала папину историю, и злилась на неведомую Евдокию Семёновну. Уехал от неё Ванечка, так его бы и забирала; а она взяла — и забрала у меня папу, да ладно бы на день — два, а тут — десять лет! Это ж вам не десять дней. Баба Света тем временем, изображая из себя заботливую старушку, налила чаю и мне. А Лапанальд Радиевич покосился на меня, отчего-то оживился и воскликнул: — К слову о телефоне. Вас он не смутил? — Так это ж не скоро было, только когда Ванечка этот её приехал. Он, значит, достаёт, а трубка зелёная, и с наклейкой в виде ёжика… — Я о вашем телефоне, на который вам с работы позвонили, — дедок задумчиво погрыз ручку — ну точно первоклашка на контрольной — и отметил что-то в своём блокноте. Алёш