— «Почему», — прошелестела Катенька, — не «отчего». Внутри что-то взорвалось и заискрило, и, наверное, поэтому я со всей силы толкнула «бедную сиротку». Мелькнули широко распахнутые глазки, затем зазвенело ведро — и Катенька бодро шлёпнулась на сцену. Что, так заткнёшься, наконец?! Но она не заткнулась — напротив, заревела белугой: — Ой, нога болит! Мария Валентиновна-а! Меня Вика толкну — ула! — Романова! — загудела мадам Гитлер. Да пусть хоть обгудится! У меня и поважнее дело есть. Я ухватила ноющую Катеньку за плечи и встряхнула, так, что голова у неё мотнулась, точно у китайских игрушек на пружинке: — Хватит. Меня. Поправлять! Ты поняла?! — Но Вик, спектакль же! — прохныкала в ответ наша сладенькая девочка, — Ты думаешь, актёры на сцене от себя говорят? Они тоже текст заучивают! Всё по порядочку должно быть, а то… — Порядок, порядок… Да кто, кроме тебя, косяки заметит?! Или зрителям тоже будешь сценарий раздавать, чтоб сидели, инспектировали?! Достала! Чтоб тебе провалиться! Я бы ещё долго орала, но мадам Гитлер поймала меня за воротник и оттащила, как шкодливого щенка; пыталась отбиваться, а получилось только ногами и руками дрыгать. — Шиза витает в воздухе! Вон, у княгини тоже башню снесло! — прокомментировал Костян и сам же дебильно заржал. Плевать на облысевший пенёк, плевать на мадам Гитлер: сейчас просто хотелось размазать по стенке существо с трогательными глазами, которому любая фигня простится, если ресничками похлопать. — Да чтоб тебе провалиться! — а потом меня выкинули из зала, и вслед донеслось: — К директору вызову! Я показала захлопнутой двери язык. Да хоть сто раз к директору! Чего я там не видела? Навру что-нибудь, или наколдую; в первый раз, что ли? «Тебе вот надо — чтоб все вокруг говорили, какая ты уникальная — замечательная, а все, кто против, чтоб в канаве валялись, в грязи», — прошелестел воображаемый Вовка. Жалко, что мысли нельзя, как ноут, от лишней инфы почистить. Сейчас стёрла бы и не парилась.