Судьи тихо о чем-то совещались, перебирали лежащие на столе бумаги, передавая их друг другу, что-то писали и опять менялись листами бумаги.
В зале стоял еле слышный шум. Волероны, сидящие в креслах у дальней стены, тихо перешептывались, одна пара волеронов горячо спорила между собой, шипя друг на друга.
Дэвиер опустив голову, ждал дальнейшего. Фолкет, устроив руки на стойку, положил на них подбородок и мрачно оглядывал всех, кто был в зале.
Амьер, обняв Ясмину за плечи, тихо шептал ей на ухо успокаивающие слова. А Ясмину всю колотило, она никак не могла унять дрожь, несмотря на теплые объятия отца и его голос. Ей было страшно, она устала сидеть за стойкой, напряженно слушая выступающих. Ей хотелось пить. Странно, что воды в зале ни у кого не было. Да, волероны более выносливы, но ведь она женщина, при том не чистокровная волеронка.
Ясмина хотела, чтобы все поскорее закончилось, и в тоже время боялась этого.
Один из судей встал и призвал всех к тишине и вниманию. Затем попросил встать Ясмину, ее отца, Фолкета и Дэвойра.
«Ну вот и все, — поднимаясь, подумала обреченно Ясмина, — сейчас решится моя судьба».
— Мы рассмотрели дело о гибели Едвиги Фолкет из Дома Северного ветра. Выслушав всех участников, изучив все документы, доказательства, приложенные к делу, пришли к выводу…
В зале установилась полнейшая тишина, все ждали, что скажет судья, а судья все тянул и тянул паузу.
— И так… — наконец продолжил судья, — Ясмина Клартэ из Дома Огненного ветра… обвиняется в… непреднамеренном убийстве.
— Все-таки обвинили… — сквозь зубы гневно пробормотал Амьер.
У Ясмины потемнело в глазах, еще немного и она потеряет сознание. Отец обнял ее за плечи и прошептал:
— Ничего, ничего… мы еще поборемся.
— Мы единогласно вынесли приговор, — продолжил судья. — Напоминаю всем, кто здесь находится, что обжалованию он не подлежит, и должен неукоснительно исполняться. И так… Легар Фолкет, регир Дома Северного ветра лишился сестры, единственного близкого родственника и виновата в этом, пусть и непреднамеренно, Ясмина Клартэ из Дома Огненного ветра. И регир Огненного ветра косвенно виноват, так как он несет полную ответственность за дочь, совершившую проступок, повлекший за собой смерть волеронки. У регира Огненного ветра пятеро детей, из них у него две дочери.
— Сволочи, — прошипел Амьер, уже понимая, какой приговор сейчас прозвучит.
— Амьер Клартэ, регир Дома Огненного ветра должен передать одну из дочерей в Дом Северного ветра, чтобы умалить ущерб, нанесенный этому дому.
— Я не отдам дочь Фолкету! — выкрикнул Амьер.
— Вы обязаны подчиниться, — заметил один из судей.
— Мы понимаем ваши отцовские чувства…
— Да неужели? — бросил язвительно Амьер.
— … поэтому вам дается три дня, — продолжил невозмутимо судья, — чтобы определиться, кого из дочерей вы отдадите в Дом Северного ветра.
Ясна, оглушенная услышанным, бормотала в отчаянье:
— Нет… нет… нет, это невозможно… нет.
Если бы не руки отца, она бы упала на колени, ноги не держали ее.
— Мы уходим, и вы не задержите нас!
Объявив это, Амьер в обнимку с дочерью стал спускаться по ступеням.
— Никто сейчас вас не будет задерживать, регир Клартэ, — согласился судья, — я уже сказал, вам дается три дня. По истечении этого срока вы будете обязаны подчиниться.
Амьер, не слушая и не отвечая, тащил дочь дальше, уже перед самым выходом дорогу им заступил Фолкет.
— Через три дня ты будешь в полной моей власти, — чудовищно оскалившись, сказал он, глядя на Ясмину.
— Пошел вон! — прорычал Амьер, отталкивая Фолкета и распахивая дверь.
Ясмина не помнила, как отец вел ее теми же пустынными гулкими коридорами, не помнила, как они достигли зала с «зеркалами», как прошли по ним домой. Перед ней, как наяву, стояло лицо Фолкета, его отвратительная улыбка и глаза, но уже не синие, как недавно, а в бледно-голубой радужке словно бы плавали острые серебристо-льдистые осколки. И это было жутко.
Глава 19
Отец оставил ее в комнате, поцеловал в лоб, сказал, что не отдаст ее никому и спешно покинул дом.
Она осталась одна, испуганная, сходившая с ума от отчаянья. Фолкет ее не пощадит, несомненно, он превратит ее жизнь в непрекращающийся кошмар. Она даже боялась представлять, что ей, возможно, предстоит.
Принесли ужин, Ясмина не могла есть, выпила только воды. Затем пришла мать. Она обняла Ясмину, сидящую на кровати, прижала к себе, гладила ее по голове, утешала, сама еле сдерживая слезы. Ясмина стала рассказывать о суде, о том, как ей было страшно, о том, что теперь ей еще страшнее, потому что до суда у нее была хоть какая-то надежда, а теперь осталось только беспросветное отчаянье и невыносимый цепенящий ужас.