Глен Дункан
Я, Люцифер
Ким с любовью
Я, Люцифер, падший ангел, князь тьмы, дух света1, властелин ада, повелитель мух2, отец лжи, величайший отступник, искуситель рода человеческого, древний змий, соблазнитель, обвинитель, истязатель, богохульник; с которым никто во всей Вселенной не сравнится в постели (спросите об этом у распутницы Евы), решил — о-ля-ля — рассказать о себе все.
Все? Ну, кое-что. Забавное выбрал я название: «Кое-что». Достаточно скромно для нового тысячелетия, вам так не кажется? «Кое-что». Так сказать, мой взгляд на известный сюжет. Фанк. Джайв. Буги. Рок-н-ролл. (Это я придумал рок-н-ролл. Вы не поверите, сколько я всего изобрел. Анальный секс, естественно. Сигареты. Астрологию. Деньги... Короче говоря, все, что отвлекает ваши мысли от Бога. Который в общем-то — о боже! — и есть... почти все в мире.)
Ну, а теперь задавайте миллионы своих вопросов. Хотя в конечном итоге это один и тот же вопрос: что значит быть мной? Что же, ради всего святого, это значит?
В двух словах (а ведь именно это благодаря мне вы теперь предпочитаете — наступила эпоха скоростей и время оказалось расписано поминутно) сказать об этом трудно. Замечу для начала, что меня все время терзает боль. Состояние постоянной агонии, перемежающейся (что самое плохое) неожиданными приступами острой лихорадки, — это позанимательней люмбаго или несварения желудка. Все мое нутро время от времени будто становится Армагеддоном 3(что действительно ужасно): эти ядерные реакции и сверхновые взрывы все время застают меня врасплох, работа не спорится, поэтому-то, честно признаться, многое из того, что было мною создано, безвозвратно пропало. Меня бы до сих пор терзал стыд, не откажись я от этого бесполезного чувства миллиарды лет назад.
Кроме того, приступы гнева. Вероятно, выдумаете, нам известно, что это такое: ушибленный молотком большой палец, чересчур остроумный шеф, жена и лучший друг, занимающиеся оральным сексом на вашем супружеском ложе, потеря работы. Вероятно, вы думаете, что можете представить, как меняется краска на вашем лице. Уж поверьте мне, вы и понятия об этом не имеете. Едва ли вы и чуть порозовевшие щеки видели. Вот я... Алый. Карминный. Кумачовый. Пунцовый. Рдяный. Кровавый, особенно в плохие дни.
А кто, вы спросите, в этом виноват? Разве не я сам выбрал свою судьбу? Разве в раю все не шло превосходно до тех пор, пока я... не огорчил Старика успешно поднятым мятежом? (Кое-что специально для вас, хотя это и может вас шокировать: внешне Бог похож на старца с белой длинной бородой. Думаете, шучу? Конечно, вам бы хотелось принять это за шутку. Но на самом деле он просто вылитый Дед Мороз со скверным характером.) Естественно, я сам сделал выбор. И вдруг... Господи, вы ведь никогда не слышали о том, как все закончилось.
До сих пор. Теперь на повестке дня «Новый курс»4.
Конечно, можно было выражать недовольство, что я и делал. Но если бы все всегда было так просто. В конце концов Его прихоти, скажем так, меня утомили. Да, Его прихоти и Его... не хотелось бы употреблять это слово... Его наивность. (Вы, должно быть, заметили, что я использую заглавные буквы во всех словах, обозначающих Бога. С этим ничего нельзя поделать. Это предопределено. Естественно, я не придерживался бы подобного правила, если бы этого можно было избежать. Бунт стал средством обретения свободы, несмотря на гнев и боль, но мы с ним остались скованы цепью четкой субординации. Вы когда-нибудь присутствовали — извините, но не могу сдержать зевоту — при Rituale Romanum5? Мне обычно страсть как хочется суфлировать тем, кто от волнения забыл слова. Но в конце концов я оттуда просто сбегаю. Каждый раз кажется, что все пройдет как-то по-новому. И каждый раз этого не происходит. «Кровь мучеников заставляет вас...» Да, да, да, знаю! Слышали мы уже. Пора смываться.)
Легко заметить, что в моей биографии наивность отсутствует напрочь. Я в общем-то слышу и вижу многое в вашем мире. В мире людей (фанфары и барабаны, пожалуйста) я всеведущ. Более или менее. Мне все так же любопытно, как и вам, неугомонным мартышкам. Что такое ангел? Правда, что ад — это пекло? Неужели рай был покрыт буйной растительностью? Правда ли, что в раю со скуки помереть можно? Действительно ли гомосексуалисты обречены на вечные муки? А что будет, если в свой день рождения с вашего же согласия вас трахнет в зад ваш законный супруг? И что будет на том свете с буддистами?
Всему свое время. Но вот что мне действительно необходимо вам сообщить — это «Новый курс». Я попытаюсь, пусть это и нелегко. Человек, как отмечал этот курносый онанист пруссак Кант6, застрял в некоем промежутке, ограниченном временем и пространством. Формы существования материи, грамматика понимания и все такое. Обратите на это пристальное внимание, ибо об этом говорит вам сам Люцифер: в действительности число форм существования материи бесконечно. Время и пространство — лишь две из них. Более половины этих форм даже названий не имеет, и, если бы я их перечислил, ума бы вам от этого не прибавилось, так как едва ли вы смогли бы понять язык, на котором эти слова существуют. Это язык ангелов, а переводить никто из них не умеет. Да и словаря ангельского языка нет. Нужно просто-напросто быть ангелом. После Падения (первого моего падения, того, которое сопровождалось всеми подобающими спецэффектами) мы — я и мои собратья по бунту — обнаружили, что наш язык подвергается изменениям, и скоро возник вариант нашего первоначального языка — более горловой по характеру гласных, изобилующий щелевыми, свистящими и шипящими, но менее навороченный, менее божественный. Использование нового диалекта привело к появлению у нас не только ларингита, длившегося век или два, но и иронии. Только представьте, каким это оказалось облегчением. У Него Самого совсем нет чувства юмора. Ведь идеальное просто не может себе этого позволить. (Шутка, отделившая воображаемое от реального, была исключена из меню человека, явившегося результатом усилий Его воображения — если, конечно же, все, что Он может себе представить, — это то, что только вообще можно себе представить.) Когда мы хохотали и покатывались от своих приколов, наше ржание было слышно и на Небесах, где все выглядели так, будто их в чем-то обделили. Тем не менее столь заразительный смех обошел стороной небожителей: Гавриил удалялся, чтобы упражняться в игре на трубе, Михаил — в поднятии тяжестей. По правде говоря, они несколько трусоваты. Если бы вниз вел более безопасный путь, скажем, необходимость бегства при пожаре (шум и гам), — число перебежчиков, украдкой выстроившихся у моей двери, было бы вполне приличным. «Оставь надежду всяк сюда входящий»7— да, но приготовься посмеяться от души.