— Да.
— И я, по-твоему, должен все это воспринимать всерьез?
— Да. Ты знаешь, что я не лгу.
— Нет, ты не лжешь, Рафаил, но у тебя точно не все дома. — На это он как-то грустно и немного застенчиво улыбнулся. — Ну, хорошо, мистер Тассо Муссака Мандрос, — продолжал я, — скажите, что же такое, по-вашему, я должен знать?
— Он знал о том, как ты поступишь. Он знал, что ты не пойдешь дорогой смертных.
— Ах да, всеведение к твоим услугам.
— Мы все знали. Мы все наблюдали.
— И при этом несомненно дрочили.
Наступила странная короткая пауза: он уставился на свое узо, а я тем временем зажег «Силк Кат».
— Он знает, что ад не боится тебя. Слова смертного Иоанна являются словами, символизирующими все слова невысказанные. Он знает тебя, Люцифер, хотя ты думаешь, что Он не знает. Он знает тебя.
— Но уж точно не в библейском смысле.
Пришла его очередь тереть глаза. Он сделал это проворно, словно пытаясь отогнать внезапный приступ сонливости.
— Ад будет повержен, — сказал он. — Полностью и навсегда. Не останется ни твоих падших братьев, ни каких бы то ни было следов мира. Ты это понимаешь?
— Да, понимаю.
Бедный Рафаил. Как он разрывается. Он протянул через стол свою руку и положил ее на мою. Его пальцы были жирными от оливок.
— Ты ведь не считаешь, что о тебе забыли, Люцифер, — сказал он, и у него на глаза навернулись слезы. — Хотя нет, ты как раз так не считаешь.
Мне совсем не понравилось чувство, которое я при этом испытал. В голову ломился «Джек Дэниэлс», а где-то в глубине таверны звучала сюрреалистическая версия «Лестницы на небо» в исполнении курчавого певца в сопровождении какого-то греческого инструмента. Я бессмысленно допивал виски. Охренеть.
— Ну, хорошо, мистер Мандрос, — сказал я, совладав с самим собой и жестом велев полусонному бармену повторить, — если у тебя есть ответы на все вопросы, скажи мне, если все, что ты говоришь правда, если Судный День близок, а вместе с ним и гибель
моего Царства, если Сариил, Фаммуз, Рамиил, Астарот, Молох, Белфегор, Нельхаил, Азазиил, Гавриил, Люцифер и все славные легионы ада будут истреблены, почему бы мне не упокоиться в забвении? Лучше уж править в аду, чем служить в раю, да. Лучше уж не существовать вовсе, чем прислуживать. А разве я хоть чуть-чуть боюсь смерти?
Глаза бедняги Рафаила избегали встречаться с моими. Когда он говорил, он словно обращался к столу, к скатерти, на которой виднелись пятна от некогда разлитого пива. Он говорил так однообразно, что казалось, будто произносил заклинание.
— Бог поглотит души праведников и ангелов. Мир? Вселенная, материя — все сотворенное будет уничтожено. Останется лишь Господь на Небесах. Ад вместе со всеми своими обитателями будет разрушен. На его месте будет находиться Ничто, совершенно отделенное от Бога. Вечное Ничто, Люцифер. Состояние, из которого ничего не появляется и в которое ничего не переходит. Ничего совершенно. Находящийся в таком состоянии будет существовать в полном одиночестве и отстраненности от всего остального. Вечно. Один. Навсегда. В состоянии Ничто.
Ад — разве я еще не упоминал об этом? — это отсутствие Бога и присутствие Времени.
После продолжительной паузы — унылая интерпретация «Лестницы на небо» сменилась теперь бесконечным треском и шипением, которые выдавал голос певца, — я поднял глаза и встретился взглядом с печальными глазами Рафаила.
— О, я понимаю — произнес я.
(Было о чем подумать во время полета назад в Лондон. Дискуссия склонила меня к тому, чтобы — не ища смысла — попытаться поверить во все сказанное. Когда задумываешься об этом, чувствуешь себя победителем. Последний живой человек, и все такое. Но если посмотреть на это с другой точки зрения... Правда, похоже на то.)
— Это все?.. Точно? — задал я Рафаилу риторический вопрос ночью накануне отправления в Лондон. — Что может быть лучше? Мы с тобой на каком-то греческом островке читаем Рильке и управляем десятком ресторанчиков, тогда как Старик весь на
нервах перед тем, как опустить занавес.
— Бывает и хуже, — сказал он. Мы снова были на веранде. К тому времени, истощив свою страсть, спокойно село солнце. Его закат мы наблюдали с западной стороны острова, отправившись туда верхом на гнедых Рафаила, предварительно подкрепившись оливками, помидорами, фетой153, холодной курятиной, темно-красным вином со светловатым оттенком. Я растянулся под эвкалиптом, тени которого играли
на мне, а он ушел рыбачить. Чтобы позволить мне хоть немного насладиться свободой. А потом мы сидели за усадьбой и наблюдали за тем, как море становилось все темнее, а на небе появлялась россыпь звезд. Смешно думать о том, что исчезнут звезды. Смешно думать о том, что исчезнет Все. Пожалуй, за исключением меня. Смешно.