— Я считал, что тебе понадобится... (Он собирался сказать «помощь», предположил я.) ...компаньон. Ведь нелегка она, эта смертная жизнь.
Я вдруг вспомнил фотографию матери Ганна и печальные углы квартиры в Клеркенуэлле.
— Совсем нет, если ты готов попробовать, — сказал я. — Большинство смертных к ней совершенно не готовы. Мы всегда это знали. И вся эта фигня превращалась в бессмысленную трату времени.
— Как у Уайлда, потратившего свою молодость на девиц.
— Это был не Уайлд, — оборвал его я, — а Шоу154.
Позже это несколько пикантное общение, установившееся между нами, стало напоминать убогие попытки изгнать из меня дьявола, — он приходил в мою комнату после полуночи. Я не спал и знал, что он знает об этом. Поэтому мне не нужно было притворяться спящим. Луна, одинокий лепесток целомудрия, отбрасывающий сероватый свет на море, спящая бухта, холм, веранда, terra cotta155, мои обнаженные руки. Его глаза блестели, словно агаты. Было бы здорово, если бы кровать произвела какой-нибудь дурацкий звук, когда он сел на нее — какой-нибудь брынь или трынь, — но матрас был спокоен и тверд, помощи не дождешься. Я выпил слишком много, но еще недостаточно.
— Нет, Рафаил, — сказал я.
— Я знаю. Я просто имею в виду... Ну, не думай об этом, ладно?
— Было бы совершенно непростительно пренебречь, коли у нас есть плоть.
— Пожалуйста, прекрати со мной эти игры.
— Извини, я знаю. Но дело в том, что я мог бы тебе кое-что предложить. — Он не понимал. — Нечто отвратительное, — сказал я. Его грудь была обнажена, — на нем были лишь бледные штаны от пижамы. На загорелом теле Тассо Мандроса едва ли можно
было заметить по-настоящему крепкие мускулы, зато бросался в глаза небольшой, сплошь наполненный пафосом животик, который так любила умершая жена; ее призрак был всегда рядом с ним, образуя вокруг него полумесяц сердечной теплоты. Животик
вполне шел Рафаилу.
— Скажи мне кое-что, — попросил он.
— Что?
— Почему тебе так трудно признаться в том, что ты задумывался об этом?
— Задумывался о чем?
— О том, чтобы остаться.
Я едва сдержал смешок, пытаясь необычным для себя образом подавить его как кашель. Медленно дотянулся до сигареты и зажег ее.
— Я полагаю — хоть мне и тяжело это обсуждать, — что ты имеешь в виду остаться здесь, остаться в облике человека?
— Я знаю, что ты думал об этом, я знаю, как соблазнительна плоть.
— Как много вы знаете, мистер Мандрос. Интересно, а почему вы тогда утруждаете себя всеми этими вопросами?
— Я знаю, как ты склонен к самообману.
— А я знаю, как в тебе развита доверчивость. А еще больше гомосексуальная страсть.
— Ты сам себе лжешь.
— Спокойной ночи, Бигглз.
— Ты намеренно отворачиваешься от истинного призыва мира?
— И к чему же он призывает... к чему конкретно? К раку? К групповухе?
—К концу.
Я ведь только что разоблачил всю эту ерунду. Действительно, ему повезло, что мы были старыми друзьями. А то... Но, принимая все в расчет, я был рад тому, что реакция, неизбежно последующая с моей стороны, не причинит ему какого бы то ни было вреда.
— Люцифер, — сказал он, положив свою руку мне на бедро. — Неужели мирное прощение так ужасно, чтобы принять его? Разве спасение — не самый бесценный дар, который Он мог бы нам дать? Неужели тебе за все эти годы ни разу не захотелось вернуться домой?
Я вздохнул. Иногда, как я понял, это как раз то, чего требует ситуация. Лунный свет на моем лице напоминал прохладную вуаль. Двери моей спальни, открытые на сторону веранды, белая стена, непостижимая геометрия созвездий. Время для прозрения, подумал я. Рассказ о ком-нибудь другом, построенный на лирическом описании анального секса, он мог бы превратить в прилив и отлив. Рассказ о каком-нибудь другом жеребце.
— Рафаил, — сказал я, и затем, не выходя из образа, добавил: — Рафаил, Рафаил, Рафаил.
Никакого эффекта, на который я мог бы рассчитывать, это не произвело. Несмотря на все мои старания.
— Разреши мне сказать тебе кое-что, дорогой мой. Ты думаешь, я отчаялся?
— Люцифер...
— Ты думаешь, что я постоянно пребываю в состоянии отчаяния?
— Конечно. Конечно, это так, мой дорогой, но то, что я пытаюсь тебе внушить, это...
— Я не отчаялся. -Что?
— Ты слышал. -Но...
— Отчаяние — это когда ты видишь перед собой лишь поражение, забыв о всякой надежде на победу.