— Ты что, не видишь? Я занят, — сказал он.
— Ты должен принять решение, — сказал я ему. Он выглядел нездоровым. Цвет лица у него был болезненный, землистый. Угревая сыпь вокруг уголков губ.
— Ты наносишь оскорбление своему воинству, — сказал я ему. — Ты знаешь, мой дорогой, что тебе не удастся постоянно так просто отмахиваться.
— Мы снова перешли на «мой дорогой»? Послушай, Рафаил, я знаю, что ты имеешь в виду, но...
— Как ты поступишь?
— Что?
— Ты слышал меня, — отпарировал: уж мне-то не знать, как он предпочитает отвечать.
— Что ты будешь делать? Останешься или уйдешь?
Он соединил руки за спиной и выпрямил спину, так,как делают это беременные.
Уже лучше, болван. Вот ты почти наловчился. Хотя сравнение с тлеющим костром совсем неубедительно.
— Я заполню ванну водой, вот чем я сейчас займусь, — сказал он. — Большую, глубокую, горячую ванну. Если интересно, можешь посмотреть, хотя Ганну-то особенно нечем похвастаться в плане половых органов. Но, как говорит моя мисс Безупречность из «ХХХ-клюзива», повторяя эти слова словно молитву: «Знаю, что с ним делать. А это главное».
Я прождал полчаса, рассматривая тем временем обстановку в квартире. То, что он здесь появлялся от случая к случаю, сказалось самым отрицательным образом: мусор, разбитые бутылки, нестираное белье, остатки еды на полу, страницы рукописи, полные пепельницы, перевернутое мусорное ведро, ни одной вымытой тарелки... Ничего удивительного. О, Люцифер, сын утра, зачем ты покинул небеса...
Гмм... Простите...
Но я просто терял время. Более того, я потворствовал тому, что и он терял время. Менее чем через пять часов он должен решить. Менее чем через пять часов они придут узнать его ответ. Совсем неподходящий момент, чтобы нежиться в ванне. Слегка постучав в дверь, я вошел.
— Никак не мог дождаться? Думал, застукаешь меня за тем, как из меня выходит масло для ванн?
Он, по-видимому, добавил еще горячей воды, потому что крошечная комната была заполнена паром.
— Как видишь, здесь я целомудренно моюсь и предаюсь серьезным размышлениям. Ради всего святого, закрой дверь.
Он, кроме всего прочего, еще курил сигару (поэтому не только пар, но и дым), а в ладони у него покоился шар без ножки, остаток бокала для бренди, почти доверху заполненный золотистой жидкостью. Ничто не говорило о том, что он здесь занимался 1},еломудренным мытьем или серьезными размышлениями. Он выглядел так, будто его только что разбудили.
— В твоей части острова есть проститутки?— сказал он, сделав глоток. — Я имею в виду, смогу ли я общаться с представительницами противоположного пола?
— Не в таких масштабах, как ты привык, — сказал я. — Ну, а вообще — да, уж если не на Идре, то в Спеце и, конечно же, в Эгине.
Конечно же, в Эгине. Звучит как название какого-то дурацкого стихотворения Лоренса Даррелла.
— Судя по твоим богохульствам и ошибочным наблюдениям, я могу заключить, что ты пьян, — сказал я, ощущая, как во мне— признаюсь, от отчаяния— закипает на него гнев.
— Жидкость здравомыслия, — сказал он, поднимая шар.
— Жидкость малодушия, — возразил я. — Неужели ты не видишь, что твое время истекает?
— Ты переоцениваешь время. Вот деньги...
Я вздохнул и присел на край ванны.
— Обычно рекомендуется раздеться, прежде чем погрузиться, — сказал он.
Я провел рукой по лбу. (У Мандроса чувствительные руки, и они надолго запоминают многие предметы.) Усталость — как сильно устали кости и нервы — поднималась вверх от самых стоп. Упрямство, с каким он уходил от ответа, словно образовало отдельную сущность, которая присутствовала здесь вместе с нами, испытывая на прочность мои силы.
— Люцифер, — начал я,—ради любви и жизни послушай меня. Ты должен остаться. Либо со мной, либо один, либо с кем-то еще. Разве ты не понимаешь, что ты не можешь вернуться? Разве ты еще не понял, что все скоро закончится, что ты... что ты будешь...
— Да, — сказал он медленно и, кажется, с неподдельной серьезностью. — Да, мой дорогой, я все понял. Как всегда, я все понял. Теперь, если тебе не трудно... подай «Суон Вестас», вон там... Я, кажется, лишился сил...