— Люцифер!
— Гм?
— Ты хочешь провести вечность в аду под названием Ничто?
— Конечно же, я не хочу провести... — о, блин, блин, блин, блин, блин!
Выйдя из себя, он попытался сесть прямо, поскользнулся и шарахнулся головой о заднюю часть ванны. Он пролил большую часть бренди, и у него выпала сигара.
— Бог ты мой! Бог ты мой! Долбаный Бог!
(Мне больно даже печатать это, но я обещал передать все добросовестно.) Я помог ему сесть поудобней, бокала он не оставил.
— И не пытайся одурачить меня, мистер Мандрос, претворяясь, что ты собираешься выловить еще и сигару, — сказал он, прищурив от боли глаза.
— Это нелепо, — сказал я.
Он на секунду задержал на мне свой взгляд и сказал с натянутой улыбкой:
— Боюсь, ты не прав, мой дорогой.
Кажется, удар головой о ванну отрезвил его. Он аккуратно положил ножку бокала на край ванны. Именно тогда я заметил бритвенные лезвия, все они были запакованы, кроме одного, покрывшегося легким налетом ржавчины.
— Немое, — сказал он, — Ганна. Он собирался порезать вот это. — Люцифер поднял кисти рук, чтобы показать мне. — Нет ни одного варианта, кроме того, что я окажусь в полном одиночестве в Ничто. Ни одной веревки, на которой можно было бы повеситься, ни одного горшка, куда можно было бы поссатъ.
— Совершенно верно, — говорю я, — надеюсь, это означает, что ты наконец-то начинаешь понимать что к чему.
— Мне пришло в голову еще кое-что, — сказал он. — Если Бог избавится от всего, кроме меня, тогда я окажусь точно там, где начинал Он. Смешно, не находишь? Люцифер заканчивает свои дни там, где начинал Бог.
— Ты знаешь ведь, что это не одно и то же.
— Как же так?
— Потому что ты не можешь ничего создать.
И тогда мне показалось, что мир подступил совсем близко. Через мгновение он произнес бы слова, которые позволили бы мне ощутить его поражение, поражение самого известного ренегата в царстве эфира, но он отвернулся. Если бы слова, которые он собирался произнести, были бы когда-либо произнесены...
Но этого не произошло.
Это было своеобразным тестом на то, что в моей природе еще осталось нечто от ангела, поскольку я почувствовал приближение кого-то из Перворожденных за несколько секунд до его появления. Люцифер тоже знал об этом. Стены задрожали, и крошечное оконное стекло в ванной треснуло; здание удивительно неслаженно артикулировало своими шарнирами и балками, а сгусток дыма в комнате превратился в необычный узелок. И тут появился он, а материальный мир плавно продолжил свое безмятежное существование.
— Нелькс! — крикнул Люцифер, широко улыбаясь и разводя руками в знак приветствия. — Блин, как же приятно тебя видеть...
— Господин, я должен...
— Кстати, мне хочется, чтобы ты взглянул на...
— Господин, пожалуйста, послушайте!
— Вот, блин, ну, выкладывай, что там у тебя?
— Война, Господин.
Эти два слова наполнили ванную комнату тишиной. Мы не виделись с Нельхаилом с самого падения. (Днем мой ангельский взор притупляется, но в тот час тонкая катаракта ничуть не мешала.) Его появление меня не обрадовало, но было просто приятно видеть, в каком состоянии он находился: кости его разрушались и начинали гнить, он истекал кровью и от него исходил невыносимый запах разложения — очевидно, он прибыл сюда прямо с поля боя с его огнем и грохотом. Его состояние позволило мне также заметить, как он был удивлен, увидев рядом со своим хозяином еще одного Перворожденного (причем совсем не падшего). Люцифер встал.
— Астарот, — сказал он. — Я так и знал. Что он совершил?
— Нет, Господин, не Астарот. Астарот, как подобает вашему верноподданному, сражается за сохранение вашего суверенитета...
— Тогда к...
— Уриил.
За этим последовало молчание, а в раковине что-то радостно забулькало.
— Уриил?
— Вместе с теми, кто в свое время покинул рай, Господин. Он контролирует теперь добрую половину ада!
— Люцифер, брось свою затею, — сказал я. — Неужели ты не видишь, что это освобождает тебя? Разве ты не видишь Его волю в действии?
Но глаза Люцифера светились таким огнем, который не мог принадлежать смертному.
— Блин, — выплюнул он. — Предатель... мать... Он должен был... Он должен был дождаться, пока...