Первое, что нужно сказать о Еве, то, что она — улучшенный вариант Адама или Адам — совершенно испорченный вариант Евы. (Возьмите, к примеру, яички. Два концентрированных ядра полной уязвимости. И где же? Между ног. О себе молчу.) Но я не говорю только о сиськах и заднице, хотя сии нововведения воодушевляют, — уверен, вы с этим согласны. У нее было то, чего не было у Адама, — любопытство, первый шаг к росту. Если бы не Ева, Адам сидел бы у заводи, обманутый своим собственным отражением, ковырялся бы в носу и почесывал голову. Еве, уединившейся в своей части сада, было совершенно все равно, как называть животных. Но зато она узнала, как доить некоторых из них и как вкусней приготовить яйца других. Она была не в восторге от проливных дождей и построила укрытие из бамбука и листьев банана. Она удалялась туда, когда разверзались хляби небесные, предварительно выставив наружу скорлупу кокосовых орехов для сбора дождевой воды, чтобы не тащиться каждый раз к ручью, когда хочется пить. Не удивляйтесь, но она далее приручила котенка и назвала его Дымкой.
Иногда у Евы появлялось странное ощущение: словно она несколько неприятна своему Создателю. Бывали моменты, когда в своем ограниченном бытие в присутствии Бога она чувствовала, будто смотрит Ему в затылок, будто Его внимание постоянно занято чем-то еще. От этого она как-то по-иному ощущала свою самостоятельность.
И я — даже я, сам Люцифер, — не могу дать исчерпывающее объяснение, как появился этот росток эгоизма, который колыхался время от времени на холодном ветру сердца Евы. Дело не в том, что она не любила Бога, напротив, на протяжении долгого времени она любила Его так же сильно, как и Адам, взаимной любовью, которую невозможно было бы у нее отнять, почти ощущая, что она с Ним — единое целое, будто Он проникает (извините) в нее, обволакивает ее, и она растворяется в Нем. И все же. И все же... В общем, вы понимаете?.. В Еве было то, что можно описать как смутный намек на... скажем, свободу.
Теперь как бы мне изложить все это в двух словах? Она была прекрасна. (Адам тоже был не урод — черные как смоль глаза и лепные скулы, упругий зад и высеченные из камня мышцы груди, рельеф брюшных мышц, напоминающий перекатывающиеся золотые яйца, но без крупицы личности Евы, — просто красивая картинка.) Вероятно, у вас в голове постдарвинистский тип женщины: мускулистый, с низко посаженными бровями, внешностью амазонки и всклокоченными волосами; возможно, вы представляете себе неандерталку с выдвинутыми вперед передними зубами и волосами на теле, напоминающими мочалку «Брилло». Забудьте об этом. Все это пришло позже, после изгнания, в поту, стекающему с бровей, с многочисленными страданиями и прочим. Ева из Эдема была... думаю, платонической формы. Красавица. Другое тело я изваял с Буонарроти случайно. О да, он у нас внизу — греется. По сути, сейчас самое подходящее время упомянуть, что, если вы'— гей, то попадете в ад. И не имеет никакого значения, чем вы занимались, — даже если расписывали Сикстинскую капеллу. Спуститесь вниз. (Лесбиянки—пограничный случай; им предоставляется место для маневров, если они занимались социальной деятельностью.) Шедевр выписан засохшей кистью, смоченной не в той банке с краской. Еще одна превосходная ироническая шутка, потраченная на Его Светлость. Не смейтесь. Он просто поручил Микеланджело моей пытливой заботе, да, пытка — это мое. Чудовищный позор. (Вы почти поверили, не так ли? Ради бога, не воспринимайте все так серьезно. Небеса чуть не трещат по швам от «голубых» душ. Честно.)
Но мне пришлось свести счеты с Микки45 (всегда... ай... больно сводить с кем-либо счеты) из-за Евы в его «Первородном грехе». Несмотря на личные пристрастия, можно подумать, что он немного переусердствовал с первой женщиной. Перед ней даже Шварценеггер выглядит дохляком. В сравнении же с настоящей Евой порождения дня сегодняшнего (эти ваши красавицы Трои и Монро) — просто уродины. Она была самой неизбежностью, хорошо сложенная — как роман Конрада46, от роскоши волнистых волос до чашечки и венчика живых и набухших нижних губ, от треугольника талии до золотых склонов крестца... Я немного увлекся. Но самым важным в ней было не тело, а ее состояние пробужденности. (Уверен, когда я начал этот абзац, у меня было некоторое представление о том, как плоть может служить метафорой неотразимости души. Немного затянул. Мои извинения. Склонность Ганна к чрезмерному распутству и еще более чрезмерному лиризму заражают в равной мере и меня. Тот еще притворщик. И как женщины его выносили?)