— Ты забыл? — сказал я вполголоса. — Другое твое задание, идиот. Другое твое поручение.
— Да, да, конечно. Простите меня. Я понимаю, понимаю, о чем вы...
— Ты уже нашел его?
— Увы, Господин, огромные размеры лимба приводят в замешательство. Только... только одних некрещеных младенцев насчитывается...
— Да, да, все это мне известно. Время, Нелькерс, определенно играет не в нашу пользу. Продолжай поиски. И сразу дай мне знать, как только ты его найдешь. Понял?
— Понял, сир.
— И еще. Внимательно следи за Астаротом. Я хочу знать имена и чины всех его приближенных. А теперь иди.
На следующее утро я проверил баланс на счете. Семьдесят девять тысяч шестьсот шестьдесят шесть фунтов. Хорошая работа. Я даже улыбнулся. Хорошенько отпраздновал это событие жарким на Лесер Лейн, затем заскочил на Оксфорд-стрит прибарахлиться, покутить и подрочить.
♦
Нижесказанное может вас шокировать, поэтому налейте-ка себе двойного виски и опустите свою задницу на мягкую подушку.
Готовы?
Ну, хорошо. Секс не был первородным грехом.
Правда состоит в том, что Адам и Ева уже занимались сексом несколько раз (как же иначе они смогли бы размножаться, мой дорогой Баттхед59); в нем было мало забавного. Конечно же, он не приносил неудовольствия, но это вовсе не было сексом в вашем понимании. Просто выражением того, что было изначально заложено устройством организма, вот и все. Как, например, скрещенные на груди руки или икота. Инструмент первого мужчины работал, то есть Адам чувствовал, когда он увеличивался время от времени, сам по себе. Но Адам не испытывал никаких чувств по этому поводу. Ева, со своей стороны, тоже ничего не чувствовала. Но и не возражала. Они занимались этим только потому, что были так устроены. Никаких эмоций — таков секс в раю. Теперь времена изменились, n'est-ce pas60? Теперь это просто страсть. Теперь это просто зрелище. Так ведь? Нет, вы действительно слишком добры, соглашаясь со мной.
— Ты ведь знаешь, что хочешь этого, грязная сучка.
Нас обоих удивило то, что это было не случайной последовательностью шипящих и свистящих звуков (я решил, что змеиная кожа мне очень идет; скольжение — мое плотское métier61), а вполне внятной и отчетливой фразой. От удивления некоторое время мы пребывали в тишине. Ева лежала на траве и смотрела на светящийся фрукт, а я забрался на верхушку ствола и положил свою шею и голову так, что они оказались в окружении золотистых шаров.
— Сука — это самка собаки, — сказала вполне разумно Ева. — А грязная из-за того, что еще не выкупалась в реке.
Приведенный в смятение тем, что потерял хорошую возможность дать ход своей уловке, я сказал:
— Ты помнишь время до Адама?
Ева принадлежала к тем людям, которые не говорят «что?», когда они тебя и так хорошо слышат. Она лежала во мраке от теней листьев, медленно хлопала глазами и думала об этом, опустив одну руку в траву, а другую себе на живот.
— Иногда мне кажется, помню, — сказала она, искоса глядя на меня, — а иногда нет.
Я никоим образом не сторонник предвидения и планирования, но поддерживаю оппортунизм. (Я утверждал, что всеведущ? Строго говоря, не совсем так, но оппортунист я непревзойденный.) Не зная, что конкретно испытает Ева, впервые откусив и проглотив сочную мякоть, я представлял это в общем. В общем она испытает более легкий вариант термоядерного веселья, чем я, впервые осознав себя достаточно свободным для того, чтобы стоять в стороне от Бога. В общем, она получит доказательство тому, что она — женщина, принадлежащая самой себе. В общем, она узнает, — не ранее, чем я решу, — в чем состоит невероятно восхитительное удовольствие непослушания.
Это обольщение было долгим и убедительным. Я превзошел самого себя. Она не смогла сопротивляться моей способности говорить. В этом-то все и дело. Разумный голос, спрашивающий ее мнение, которое ни Бога, ни Адама совершенно не интересовало. Она пыталась несколько раз применить по назначению голову — и тем самым язык — по поводу... Я подсказал ей: «...внутренней привлекательности поступков, запрещенных случайно»? Да, согласилась она, раскрыв очаровательным образом глаза и облегченно вздохнув, словно фанатка Мервина Пика62, которая случайно наткнулась на другую при обстоятельствах, совершенно не располагающих к дружескому общению. Да, это точно так... Слова раскрывались между нами как цветы, каждый из которых издавал благоухание сомнения. Трудолюбивый, не склонный к самосозерцанию характер Адама, скрытое неодобрение Богом ее тела — да, она видела, как у Него искривились губы, — ее жажда беседовать с кем-нибудь и вести не просто старые надоевшие разговоры, а беседы, наполненные воображением, и... — она снова сделала усилие — чувством неопределенности, чувством юмора, — подсказал я, — беседы, которые выходили бы далеко за рамки названий вещей и хвалы Господу, беседы, которые позволили бы расти ей как личности, которые приоткрывали бы, которые... Я опять помог ей: исследовали бы неизведанное... «Кажется, что все слова принадлежат только Богу, — как-то мечтательно сказала она, пока вертела у подбородка какой-то плод цветения. — А может быть, они принадлежат и мне?»