(Скажи мне, что я не был рожден для этого. Прежде это было для меня вопросом второстепенной важности, но теперь он волнует меня снова и снова: «Неужели я был рожден для этого?» И это все? Неужели отступничество было лишь частью... только... Да забудь об этом.)
Это «может быть» завладело ею на некоторое время. Я помню момент (когда я вложил фрукт ей в руку), когда мы оба поняли, что она сдастся, но в то же время ей хотелось как можно дольше продлить состояние сопротивления. Мы одновременно разыгрывали прелюдию и в то же время играли в «труднодоступность». «Теперь змий стал самым хитрым среди зверей на лугу», — говорится в Библии короля Якова63. Еще бы он не стал им со мной-то внутри. Я использовал все, что было в моем распоряжении. Подобрать подходящую фразу и обронить ее как бы невзначай в нужное время и в нужном месте — вот смысл обольщения, не нужно докучать кому-либо повторением одного и того же.
— Ты говоришь совершенно...
— Ясным языком?
— Ясным языком. Ты говоришь совершенно ясным языком, змий.
— Ты так добра, моя Госпожа. Но если фрукт с этого дерева даровал утонченность языку змия, простой рептилии, то представь себе, какая мудрость будет дарована твоим прекрасным губам, едва они коснутся его. (Я знаю, это прикосновение губ ужасно отвратительно, но она уже попробовала и некоторые другие с более тесным контактом — имеются в виду губы вверху и внизу.)
— Это ведь ле... ле...
— Лесть? Не совсем, Королева рая. Констатация правды. Тебя не удивляет то, что Он запрещает тебе все, что поставит тебя с Ним на один уровень или даже выше?
Это было выражение, неловкая лесть которого нам обоим доставила удовольствие (Ева быстро схватывала, вряд ли с этим можно поспорить), и, хотя она засмеялась, румянец удовлетворенности, заливший ей шею и грудь, несомненно, выдал ее. Должен признаться, сидеть и играть с ней в эту игру мне было чрезвычайно приятно (я в роли бармена внушал посетителям мысль о том, что испортить себя самому никогда не поздно, если, конечно, ты этого заслуживаешь; она, горящая на работе служащая, позволяла бокалам «Маргариты» один за другим сначала стирать границу между обеденным перерывом и — о боже — рабочим днем, затем понемногу она потягивала его, и наконец полностью опорожняла), так что я даже забыл, для чего я все это затевал.
Ее щеки горели, глаза ярко вспыхнули, прелестные зубки погрузились в мякоть, и с каким-то резковатым карикатурным преувеличением брызнул сок. Нанеся coup de grâce64, я интуитивно отпрянул назад настолько, чтобы не соблазниться и не повторить когда-либо попытку, и засунул назад свой... Я имею в виду то, что возникла некая пространственная близость между моим... оказалось, что ее... Ну, пожалуйста, выслушайте меня без вашей подозрительности! Так или иначе, послушайте! Вы ведь понимаете, что я имею в виду, не так ли? Сделайте над собой усилие, и так мы избежим излишней вульгарности. Настоящему злу не стоит иметь дело с теми, кто от услышанного сразу раскрывает рот до ширины водосточной трубы. Я, в конце концов, богатый человек, обладающий вкусом. И я знаю, что понимание между нами постоянно растет. Мне... кажется, что мы хорошо бы дополняли друг друга, как вы считаете?
То ли меня не подвел природный инстинкт, то ли мне просто повезло, но из того, что даровал плод в первую очередь, была — вы наверняка знаете — похотливость. Сначала, конечно же, возникло удовольствие от осознанного непослушания, опьянение от которого, как я мог заметить, убаюкало Еву: ее глаза были полузакрыты, вена на шее вздулась, кожа обрела дымчатый цвет; я видел, как ощущение себя индивидуальностью чуть было ее не прикончило: она была похожа на неопытного вампира, впервые вкушающего кровь. (Но если вампир-новичок выживет после первого глотка, сильно ударившего в голову, что из того? Его жажда усиливается в десятки раз!) «Отныне всегда, — думал я, — отныне всегда грех и чувственное наслаждение будут неразделимы. Люцифер, — сказал я себе, глядя на синхронно работающие бедра, раздувающиеся ноздри, поднятые в плотском порыве брови. — Люцифер, сын мой, ты настоящий гений». Раскрепощение, ниспровержение, могущество, бунтарство, развращенность, гордость — едва ли вы можете представить, что все это Бог вместил в яблоко «золотой делишес». Я наблюдал за ней: сквозь последствия потрясшего ее вожделения, удовлетворенная всеми подаренными фруктом знаниями (о том, что она могла говорить о собственных чувствах, о том, что неповиновение делает плоть более чувствительной, о том, что возврата назад теперь не будет, о том, что, если в ее борьбе за то, чтобы сбросить с себя ярмо, единственным выходом будет грех, она выберет грех, о том, что она, несмотря на все прежние подозрения, была свободна), она начала осмысливать то, что совершила. Пробудившиеся экстаз и бунтарство проявили некоторое неодобрение по отношению к растерянности Евы, ее изумлению тому, что она могла чувствовать нечто подобное, вопросительному выражению ее лица с надписью «Как я могла?», но дальше этого, понимал я, она не пойдет. Поскольку она знала, как смогла. Она знала.