Кое-что никогда не меняется.
Но как только я пересекаю порог кухни, содрогается эфир, и трезубец невыносимого света ударяет мне прямо в лицо. Я резко слабею и закрываю глаза.
— Слишком ярко, — раздается голос Гавриила. — Отвернись.
— Ничего страшного. Давай, Люц, вставай. Долго не смотри. Уриил.
— Если ты испортил эти глаза, ты об этом пожалеешь.
— Почему он не оставит это тело?
Зафиил. Трое взрослых ребят. Интересно, неужели Трейси посвятила себя Святой Деве или... Что это значит? Но Зафиил прав. Вот так, в такой позе, не устоять на линолеуме — это слишком. Поэтому, покидая бренное тело Ганна в положении, похожем на то, в котором возносят молитвы Аллаху, глубоко вздохнув в ожидании мучительной боли бестелесности (Иисусе — вот кто мучает, так уж мучает), я вернулся в бестелесный мир, чтобы встретиться со своей ангельской братией. Не могу сказать, что это плохо: снова расправил крылья до своих безразмерных размеров, успокаивая суставы могущества и раскрывая крылья боли. Гнев охватывает всех, кроме Гавриила, который недавно тоже испытал это на себе. Трусливый Зафиил отступает. Морда Уриила — я ловлю его взгляд восхищенного ужаса при виде того, чему я позволил стать собой, — инстинктивно краснеет и отворачивается, и все четыре стекла в кухне Трейси взрываются.
— Полегче, парни, полегче, — говорю. — Вы от этого не выиграете, не так ли?
Знать, что Трейси сейчас, когда время материального мира остановилось, выглядит именно так, как я ее описал: согнувшись, вытирает полотенцем свои ножки, выпуклые груди замерли в своем покачивании из стороны в сторону, бедра все еще розовые от горячей воды, — знать, это доставляет хоть и незначительное, но приятное удовольствие. Меня охватило отвратительное чувство, будто я никогда не подберусь к ней ближе, чем теперь.
— Правильно, — сказал Уриил, наклоняясь вниз, — тебе нельзя.
— Таковы правила, — сказал Гавриил.
Я отношусь к этому холодно, с улыбкой. Запах Небес просто всепоглощающий; он вызывает у меня нечто, похожее на тошноту.
— Возможно, это оказалось вне вашего поля зрения, — возразил я, — но я и правила рядом не лежали. Да и правила широко известны прекрасными взаимоотношениями, если вы, конечно, понимаете, что я имею в виду.
— Если ты решишь оставить тело и не возвращаться в него, — говорит Уриил, — тогда все последствия твоих поступков перейдут к первоначальному владельцу тела.
Это уже приходило мне в голову. Честно говоря, мысль о том, чтобы совершить изнасилование и повесить на Ганна обвинение в убийстве, возникшая как раз перед самой проверкой, кажется мне достаточно привлекательной.
— Если я покину его тело и он вернется, — заметил я, — никаких последствий не будет. Должно быть, вы, эдакие несмышленыши, забыли, что первым поступком мистера Ганна по возвращении на бренную землю станет попытка покинуть ее, и это он совершит своей собственной грешной рукой. А какой смысл арестовывать парня, если он мертв?
— Еще не предрешено то, что ему будет дана его собственная жизнь, — сказал Гавриил.
— Это уже было предрешено, когда Старик вынул затычку и выпроводил этого ублюдка в лимб, — сказал я.
— Пути Его неисповедимы, Люцифер. Ты же знаешь это. — Снова Уриил. Что-то не так с его интонацией. Работа по охране Эдема предоставила ему слишком много времени для размышлений в одиночестве.
— Тебе придется вести себя в рамках, которые оставят свободу Ганна в неприкосновенности в том случае, если его тело вернется к нему, — сказал Гавриил. — Если же после своего испытательного срока ты решишь остаться, можешь вести себя как тебе заблагорассудится.