Меня всегда занимал Сын. Когда Бог-Пустота создал нас, чтобы мы отделили Бога от Пустоты, Он раскрыл свою тройственную природу, три в одном изменили всю онтологию до существования мира. Мне кажется, что Его самого удивило не только то, что Он — Высшая Субстанция, но и то, что у него есть сын и духовный пиарщик, и так было на протяжении всего периода до возникновения Времени, а Он даже не подозревал об том. И лучшие годы до возникновения Времени прошли мимо Него, как то: молочные зубы, купания по вечерам, сказки на ночь, так как Младший-то уже вырос и пребывал где-то между выдроченным концом юношества и первым приступом меланхолии после тридцати.
Сын — та часть Его, которая была наиболее закрыта от чужих глаз. Он будто знал, что эта сторона Его существования могла вызвать сумятицу среди рядовых и сержантов, Он будто знал (и Он действительно знал), что свобода заключалась в том, чтобы получить больше Его любви, чем полагалось, чтобы получать столько же любви, сколько, например, мог получить и еще Кое-кто. Иногда мимоходом мы замечали Иисуса, к которому были обращены Его мимолетные взгляды, полные печали и сострадания. Становилось неловко.
Мы страдали от намеков. Слухов о Сотворении мира. Сильно отличавшимся оттого, который знали мы: о форме существования, настолько не похожей па нашу, что многие из нас собирались с силами, готовясь встретить его, но никто не знал того, что должно было произойти.
Рафаил проболтался. Некоторым серафимам позволялось осознавать все быстрее, чем другим. Рафаил — настоящий осел; мне всегда было легко понять, что у него на уме.
— Это произойдет?
— Да.
— Какова же в этом моя роль?
— Ну, Гавриил...
— Какова же в этом моя роль?
— Ну, Михаил...
— Какова же в этом моя роль, Рафаил? — настойчиво переспросил я, хотя больше подошли бы другие слова.
— Мы будем вестниками, — сказал Уриил.
— Вестниками?
— Для Новых.
— Каких Новых?
— Новорожденных. Смертных.
Материя. Очевидно, материя была основным понятием. Попытки представить ее ставили нас в тупик. Мы не могли ее себе представить. И к чему все эти глупые разговоры о Смертных?
Оцените мою литоту: я их не люблю.
Тем временем Младшенький постоянно одаривал меня одним и тем же взглядом, когда наши взгляды встречались. Меня задевала вовсе не Его неприязнь, а Его снисходительность. Тысячи раз меня так и подмывало спросить: «Какого хрена?» Но что-то всегда останавливало. Положение, которое Он занимал, положение зеницы в оке отца. И раз уж зашла речь о «любимце Бога», позвольте мне раз и навсегда расставить все точки над i. Я таковым никогда не был. Правда заключается в том... правда заключается в том... заключается в том, что Он никогда не пытался услышать меня. В течение долгих лет, почти сразу после рождения, я старался привнести в свое исполнение «Славься!» нечто особенное, нечто уникальное, это было некого рода мое послание Ему, некий сигнал о том, что я был... что я только хотел... что я понял то, как Он... что...
Неважно. Важно то, что Его любимчиком всегда был этот засранец Михаил (простите за грубость). Михаил.
Некоторые тайны обладают собственным притяжением и собственным излучением. Так было и с Сотворением мира. Не было никаких доказательств, но постепенно один за другим мы начали понимать, что оно началось там, где-то, где-то в другом месте. Где-то еще! Мы были несколько напуганы. Возможно ли было вообще думать об этом «где-то», существующем нигде? (Щекотливый вопрос. В мире ангелов нет понятия места. Говорить о «мире» ангелов фактически бессмысленно.) Поэтому мы не находились «где-то»; мы не находились нигде. А Древнее Время все еще медленно текло...
— Я думаю, это уже началось, — сказал я Азазелю.
— Что началось?
— Сотворение мира.
— Что это?
— То, что отличается от этого мира. То, что имеет отношение к Сыну. К Сыну и Смертным.
— А что это за Смертные?
— Они не похожи на нас.
— Не похожи?
— Нет.
Какое-то время мы просидели в тишине. Затем Азазель посмотрел на меня.
— Звучит не очень хорошо, не так ли?
Предполагается, что мы должны будем сообщать им Его Волю.
А Уриил настаивал:
— Почему?
— Они Его дети.
— Мы Его дети.
— Они отличаются от нас. В них есть что-то особенное.
— Что же?
— Он внутри них.
— Чушь.
— Это правда, в них есть частица Его.
— Ты имеешь в виду, они лучше нас?
— Я не знаю.
— Послушай, я — это только я. Или кто-то считает, что это несколько... слишком?