Да, я знаю, что это все несерьезно. Но однажды Харриет отнеслась ко мне вполне серьезно, и я не мог не увлечься этой идеей. Лос-Анджелес. Токио. Париж. Бомбей. Двадцать пять слов или и того меньше? Меньше. «Сотворение мира, — сказала она. — Люцифер. Грехопадение. Райский сад — Джулия — сражение с Христом на Земле. Охрененные спецэффекты. Полемика». В конце речь ее пестрила полным отсутствием логики. «Самый дорогой когда-либо снятый фильм». Они обожают это. Разве вы можете меня в чем-нибудь обвинять? Понятно, что премьера пройдет еще до конца света, понятно, что фильм представит меня в новом свете, — представьте себе, какая реклама. Еще пока мало кому известный сценарист, в тело которого на самом деле вселился Люцифер, случайно проболтается о том, что пишет сценарий. Уберем парочку неугодных критиков, чтобы придать истории нужный импульс. Может быть, избавимся одним выстрелом от Джулии и заключим контракт с Пенелопой Круз. «...Члены съемочной группы начинают верить в то, что писатель Деклан Ганн подписал фаустовский договор...» Люцифер будет идолом поп-культуры на протяжении последних дней существования самой поп-культуры. И на протяжении последних дней существования всего остального, раз уж об этом зашла речь. Мадонна сдает позиции. Католики, фундаменталисты, баптисты, марионеточные Свидетели Иеговы, Христос и многие другие. Представители разноцветной палитры христианства устроят пикеты у кинотеатров по всему миру. А дети? Детям это уж точно понравится.
По правде говоря, я взглянул этим утром в зеркало и подумал: Ты ведь знаешь, кто ты есть на самом деле. Ты — наглец. Твоя проблема, Люцифер, твоя неразрешимая, вопиющая проблема в том, что для тебя всегда был уготован второй план. Не удовлетворенный тем, что душа Деклана Ганна сама себя освободила, совершив смертный грех, ты хочешь вернуть ее обратно в игру, но игру с другими правилами, такую, которая вернет ему аппетит к жизни, чтобы навсегда увести ее от Старика. «Она уже была моей», — хочешь ты сказать ему, сделав глоток «Реми» и равнодушно пуская кольца дыма. Или: «Она уже была моей, но я ее отпустил. Я хочу, чтобы ты, Старый Маразматик, увидел, как пойманный на пороге моей двери твой парнишка, получив назад отданную им напрокат жизнь, прямиком отправится ко мне в объятия». Чересчур самоуверенно? Это мега-уверенность, Дорогуша.
И вот вы где нашли ее, эту душу. В театре неподалеку. Что меня убивает в этом старомодном занятии, так это необходимость удаляться в лачугу Ганна для того, чтобы писать. Не смейтесь. Я не могу выдавить из себя ни слова, когда нахожусь в гостинице. Но я не жалуюсь: бедность, в которой прозябал Ганн, представляет собой приятно возбуждающий контрапункт с моей роскошной жизнью, хотя в гостинице «Ритц» я веду ее от его имени. Контрапункт в малых дозах, позвольте подчеркнуть, в очень, очень милых дозах.
Жизнь среди толстосумов гостиницы мне подходит. Я — знаменитость: ясновидящий, прикидывающийся дьяволом. Знаменитость такого уровня, о котором Деклан мог только мечтать (что он, собственно, и делал). Здесь давно все привыкли к знаменитостям. Персоналу запрещено под страхом увольнения поднимать шум. Я имею в виду прежде всего то, что они, конечно же, вежливы — разумеется, они узнают вас, — но чепуха типа «Ой, мистер Круз, я обожаю тот фильм, где вы с тем придурком» исключена.
Самое время рассказать о фильме. Вокруг начинают шумно перешептываться, как только мы — я, Трент и Харриет — устраиваемся в баре. «Люцифер Бунтующий» — самый ходовой коктейль в заведении. Каждое утро я просыпаюсь с усмешкой на устах и приливом бодрости в члене. Солнечный свет появляется в окне и обволакивает меня. Завтрак с шампанским, на этом настаивает Харриет, — гарантия того, что день пройдет просто супер. Кажется, что кости Ганна вот-вот выпрямятся. Я пою в душе, («Давай, а-а, давай, — словно секс-машина, — давай»), выкуриваю сразу три сигареты. Вот как нужно жить. Вот, разрешите повториться, как нужно жить.